Александр Проханов - Среди пуль

– Ты – мой любимый, отважный, мой благородный! Однажды, давно, я увидела тебя у теплого моря, на набережной, у чугунного узорного фонаря. Ты был такой худой, загорелый, в распахнутой рубашке. От набережной отплывал белый корабль. Играла музыка. В зеленой воде ныряла темная уточка. Рядом с тобой, над цветущим кустом, летала маленькая красная бабочка. Я увидела тогда тебя и таким навсегда запомнила. Твое загорелое лицо, белый корабль, темную уточку, маленькую красную бабочку. Все эти годы, какими бы мучительными они ни были, я любила тебя. Восхищалась тобой, гордилась. Пью за тебя, мой любимый! За нашу новую жизнь, в которой у синего студеного моря нас поджидает чудо!

Она чокнулась с ним. Он пил, чувствуя терпкую сладость вина, и огоньки, как пчелки, мелькали за ее головой.

– За новую жизнь, – вторил он. – За твою науку. За доброе учение, которое ты мне несешь. Я до конца его не усвоил, но оно уже помогает мне. Если я уцелел и не погиб, не ожесточился, не стал злодеем, не спился, не сошел с ума, то только благодаря тебе. Я тебя очень люблю, очень тобой дорожу. В новой жизни, которую мы начинаем, я постараюсь сделать тебя счастливой. Буду жить только для тебя.

Поезд мчался по черным полям, постукивая и поскрипывая, и на одном из безымянных разъездов, на одном из бесчисленных стыков, казалось, все же соскользнул на соседнюю колею, стал удаляться по мягкой дуге от главной магистрали, от больших городов и станций, от встречных громыхающих составов. Потом толкнулся колесами и взлетел. Он несся волнистой чередой едва озаренных вагонов над полями, лесами, спящими деревнями, и одинокий путник, застигнутый ночью в полях, наверняка видел, как летит в небесах заколдованный поезд.

– Милый мой, – сказала она.

Налетела встречная электричка. Прожектор еще издалека озарил купе, скользнул по зеркалу, по ее руке, сжимавшей стакан с вином. В окно словно залетела шаровая молния, стала метаться, ударяясь о зеркала, наполняя купе ослепительным серебристым блеском. Вылетела прочь, оставив по углам гаснущий пепел сгоревшей темноты.

Ее лицо, секунду назад сверкавшее, продолжало слабо светиться. Он касался пальцами ее теплого лица, медленно проводил по пушистым бровям, по щекам, по уголкам темных губ. Ему казалось, ее лицо увеличивается, удаляется от него ввысь, становится огромным, как лицо божественной Девы, смотрит на него из небес. Она становилась все больше и выше, царила над ним, превосходила его, берегла, и он спасался в ее хранящем, сберегающем поле, в ее женственности, красоте.

Утром в моросящем дожде проплыл Ленинград: ржавые сырые фасады, маслянистая вода в канале и, как тусклое солнце в тумане, золоченый купол Исаакия. Потянулись, побежали желтые леса, чем севернее, тем желтее. Поезд мчался в студеной голубизне навстречу холодным просторам. Они стояли у окна, иссеченного косыми брызгами, смотрели на розовые заросли кипрея, на мокрые тропинки, убегавшие в заросли, в непрерывное, вверх и вниз, течение проводов среди синих елок и белых берез.

Проехали Петрозаводск как видение с огромным бело-голубым озером, над которым плыли, не касаясь воды, золотые леса, и из неба, из туч опускался холодный серебряный столб. Они смотрели на это видение, и поезд среди вод и небес уносил их все дальше на север.

Ночью, сквозь сон, под закрытыми веками, тревожило нечто желтое, золотое, словно душа во сне мчалась рядом с поездом, в предчувствии долгожданной встречи. Их разбудил проводник. Было темно. Поезд стоял. Сонные, захватили вещи, вышли на маленьком неосвещенном полустанке. Поезд тронулся, проскрипел сумрачными холодными вагонами, показал исчезающий красный огонь, и они остались одни. Пустота, тишина. Ровное дуновение ветра. Запах вод и лесов. Их одиночество и потерянность среди безлюдья и тьмы.

– Пойдем, – сказала она. – Вот тропинка.

Пошла впереди, едва заметная на тропе. Он доверился ее ночному зоркому зрению. Она была поводырь, знала путь, вела его по хлюпающим болотцам, сквозь заросли, мокрые ветки. Она была зорче, прозорливей. Вела его к чуду.

Они шли сквозь лес. Глаза, привыкая к темноте, различали тропинку, слабо отражавшую предрассветное небо, пни, выпуклые волнистые корни, свисавшие ветви берез. Сквозь кроны едва заметно светлело.

– Туда мы идем? – спросил он, отводя от лица мокрую еловую лапу, качавшуюся от ее прикосновения.

– Не бойся. Передо мной клубочек катится. Приведет куда надо.

Не видя ее лица, он знал, что она улыбается, что ей хорошо, щеки ее холодны и румяны.