Шмуэль-Йосеф Агнон - Эдо и Эйнам

Утром, когда взял я газету посмотреть, не пишут ли об их приезде, нашел я весть, что умер доктор Гилат. Я не знал человека с таким именем и не задержался на этом известии.

Но сердце мое дрогнуло, а коль сердце дрогнуло, жди напастей. Стал я прикидывать, а вдруг тут опечатка и «люди» вместо «наш» напечатали? Как пустишь худые мысли в голову, они сами не уйдут. Снова взял я газету и увидел гордый и недвусмысленный «люди» в имени покойника, но глаза, что видали «люди», — видели «наш», как будто провалился «люди» и стал «нашем». Стало это меня беспокоить, встал я и вышел на улицу.

Посмотрел я на объявления на заборах и не нашел сообщения о его смерти. Гинат постов не занимал и в городе известен не был, а потому никто не стал бы сообщать о его смерти в больших объявлениях. Но другим образом стало мне известно, что он умер и как он умер.

Начну сначала. Брожу я по улицам и все думаю: если Гинат, почему написано Гилат, а если Гилат, то почему щемит сердце. Повстречался мне старый Эмрами, он шел, опираясь на свою маленькую внучку. Спросил меня Эмрами: идешь на похороны? Я кивнул и сказал ему: иду на похороны. Снова заговорил он: странное это происшествие — женщина, что не вставала с постели, нашла свою смерть на крыше. Долго я глядел на него, пытаясь понять, что он говорит. Снова заговорил он: неисповедимы пути Господни, и кто постигнет их? Человек рискует жизнью, чтобы спасти душу во Израиле, а в конце концов сам падает и разбивается. И вот мы не покойника провожаем в последний путь, но двух покойников, провожаем жену Гамзо и провожаем доктора Гината.

Сказала Эдна, внучка Эмрами: в газетах этого не было, но свидетели рассказывают, что прошлой ночью вышел один господин из дому и увидел: женщина вскарабкивается на крышу. Полез он наверх, чтобы спасти ее от опасности, обрушились перила, и оба упали и разбились. Так мы и шли, я и Эмрами и Эдна, и дошли до больницы, куда принесли тела Гемулы и Гината.

Больница была закрыта, и у ворот больницы сидел страж. Он поглядывал на прохожих и видел очами своего воображения, будто все просят у него разрешения войти, а он не разрешает. Но судьба подшутила над ним: никто не просил разрешения войти в больницу, все проходили в открытый дворик, где находилась мертвецкая.

Во двор выходила прачечная, где стирали вещи больных. Хоть и мала она, но к мертвым щедра и гостеприимна. Рядом на шаткой лавке сидели три покойницких смотрителя, а еще один стоял за их спиной и крутил себе самокрутку. Он увидел меня и Эмрами и стал приставать к нам и рассказывать, что он всю ночь читал Псалмы у смертного одра. А сейчас он спрашивает, кто заплатит ему за чтение Псалмов? Раз уж он счел меня достойным, он хотел дать мне возможность совершить богоугодное дело и заплатить ему.

Пришли родственники покойного и сели на скамейку напротив. С ними была одна женщина, она ходила плясом пред ними и голосила по покойнику плачевые песни горя-кручины и в лад песням двигала свое худое тело. Горевала она, горевала, и голос был горестен, как она сама. Ни слова из ее речей я не понял, но ее голос и походка и весь облик доводили до слез сердца зрящих ее. Вынула женщина из-за пазухи карточку юноши и вгляделась в нее и вновь запричитала, восхваляя его красу и прелесть, и сколько лет еще суждено было ему прожить, когда бы не опередил его ангел смерти. И все скорбящие ударились в слезы, и все, кто слышал их, плакали вместе с ними. Наверное, так причитала Гемула по своему отцу и так отпевала его.

Так я стоял меж плачущих и увидел Гамзо, выходившего из мертвецкой. Застенчивость, вечная спутница, что сопровождала его всегда и повсюду, на время исчезла, и пришли две новые спутницы: смятение и горе. Я приблизился к нему и стал рядом. Утер он мертвый глаз пальцем, вынул из кармана платок и утер палец и прошептал: это он. Это он — мудрец иерусалимский. Это он ученый, которому я продал листы.

Подошел один из мертвецких смотрителей и стал поглядывать то на меня, то на Гамзо, как купец, что видит двух покупателей и думает, кем бы заняться в первую очередь. Пока он решал, кто кого важнее, попросил закурить. Порылся Гамзо в карманах, достал табак и бумагу на самокрутку. Тем временем вынесли тело Гината. Поднес Гамзо палец к своему слепому глазу и сказал с расстановкой: это Гинату я продал листы.

Двинулись носильщики, и пошли за носилками с полдесятка евреев, я и еще три-четыре, что повстречались по дороге и пошли заодно, дабы исполнить благое деяние. Подошел нищий с кружкой и зазвенел ею и призвал: «Подаяние спасает от смерти», — то и дело оглядываясь и проверяя, не вынесли ли прочих покойников, не пропустит ли он милостыню их близких.