Джонатан Франзен - Поправки

К полудню среды Чип добрался до Варшавского аэропорта, сменив три грузовика и одно такси. Неправдоподобно румяные регистраторши «Польских авиалиний» были счастливы видеть клиента. В расчете на десятки тысяч польских гастарбайтеров «Польские авиалинии» добавили перед праздником несколько рейсов на Запад, но билеты остались нераспроданными. Румяные регистраторши носили форменные шляпки, точно участницы парада. Они приняли у Чипа наличные, выдали билет и велели бежать бегом.

Он добежал до выхода и занял место на борту «Боинга-767», который простоял четыре часа на взлетной полосе, пока неисправный прибор в кабине не был обнаружен и – без особой спешки – заменен.

Маршрут по большой дуге без пересадок доставил Чипа в великий польский город Чикаго. В полете Чип спал, чтобы не вспоминать о долге Дениз (20.500 долларов), о том, что он превысил кредит по карточкам и не имеет ни работы, ни надежды ее найти.

Пройдя таможню в Чикаго, Чип узнал две новости – хорошую и плохую. Хорошая новость: два агентства по прокату автомобилей еще не закрылись. Плохая (ее он узнал, отстояв полчаса в очереди): людям, превысившим кредит по карточкам, машины напрокат не выдаются.

Чип просмотрел каталог авиалиний и наткнулся на совершенно незнакомое название – «Прери хоппер». Нашлось свободное место на рейс в Сент-Джуд в 7.30 утра следующего дня.

Для звонка в Сент-Джуд было чересчур поздно. Чип выбрал местечко на ковровом покрытии, где не так натоптано, и прилег отдохнуть. Ему еще предстояло осознать, что с ним произошло, а пока он чувствовал себя точно листок бумаги, на котором когда-то сделали вполне осмысленную запись, а потом забыли в кармане и постирали. Он огрубел, потерся вдоль линии сгиба, кое-где слова смылись. В полудреме перед ним кружились глаза и рты, отделенные от лиц, скрытых под лыжными масками. Он забыл, чего хотел в жизни, а поскольку человек есть то, чего он хочет, можно сказать, Чип забыл, кто он есть.

Чип даже удивился, когда старик, наутро, в половине десятого, распахнувший перед ним дверь дома в Сент-Джуде, сразу узнал его.

На двери – венок из падуба. Снег сгребли к краю дорожки, а саму дорожку аккуратно вымели. Улица городка на Среднем Западе казалась пришельцу частью волшебного царства благополучия, высоких дубов и избытка свободного пространства. В польско-литовском мире такому городку не было места. Несмотря на столь заметную разницу экономических потенциалов, энергия никоим образом не перетекает из более высокой точки в более низкую – это ли не свидетельство эффективности изолирующих политических границ! Старая улочка с заснеженными изгородями и сосульками на карнизах, с ароматом дубовых углей, казалось, вот-вот исчезнет. Как мираж. Как необычайно яркое воспоминание о давно умершей любви.

– Ну и ну! – произнес Альфред, и лицо его вспыхнуло от удовольствия. Он обеими руками ухватил сына за руку. – Смотрите, кто у нас тут!

Инид, окликая Чипа, попыталась протиснуться между ними, но Альфред не выпускал его руку.

– Смотрите, кто у нас тут! Смотрите, кто у нас тут! – дважды повторил он.

– Ал, впусти его наконец и закрой дверь! – распорядилась Инид.

Чип застыл в дверях. Снаружи мир был черен, бел и сер, пронизан холодным и свежим ветром; в заколдованном внутреннем пространстве дома сгустились предметы, цвета и запахи, влажность, человеческие отношения. Он боялся войти.

– Заходи, заходи, – кудахтала Инид. – Закрывай дверь!

Чтобы защититься от чар, Чип беззвучно произнес заклинание: пробуду тут три дня, вернусь в Нью-Йорк, найду работу, буду откладывать как минимум пятьсот долларов ежемесячно, пока не выплачу долги, а каждый вечер буду работать над сценарием.

С этим заклинанием, жалким остатком, к которому сводилась теперь его личность, Чип переступил порог.

– Ну, ты зарос, пропах, – сказала мать, целуя Чипа. – Где же твой чемодан?

– Остался на обочине дороги в западной Литве.

– Слава богу, живой домой добрался!

Нигде во всей Литве не было помещения, похожего на гостиную в доме Ламбертов. Только в Западном полушарии найдется такое роскошное шерстяное ковровое покрытие, такая массивная мебель отменного качества, с прекрасной обивкой в столь простенькой по дизайну и заурядной по назначению комнате. Хотя свет за деревянными рамами окна окрашивался серыми тонами, ему был присущ оптимизм прерий: в радиусе шестисот миль нет портящего климат моря. Осанка старых дубов, свободно тянущихся к небу, их надменность напоминали о тех временах, когда и города еще не было, – иероглифы ветвей свидетельствовали о мире, не знавшем заборов.