Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Лицо его стало неожиданно мокро, он почувствовал это. Он отвернулся, но слезы сами катились по лицу, он ничего не мог поделать с собой. Нина Корниловна тихо стояла рядом, взволнованная минутой, глубоко и пристально разглядывая его сморщенное, жалкое лицо, потом потянулась к голове, но, не достав до нее, погладила плечо горячей ладонью.

— Нина Корниловна! Простите! Понимаете, я вернулся, вернулся, вернулся…

Казалось, он говорил простые, понятные слова, но всего объяснить они не могли, слишком тяжела и высока была цена этих слов — за ними целая жизнь.

— Мальчики мои! Я молилась за вас, чтобы вы не мучались, чтобы вам было хорошо, но, как видно, и это не помогло.

Ее глаза тоже повлажнели, но, упрямо протестуя против того горького чувства, которое внезапно поднялось в ней, старая учительница резко напустилась на Рогозу:

— Ну же, Ваня! Иван! Мачта линейного корабля!!!

Рогоза замер, задохнулся от внезапного, радостного, забытого.

— Как, вы еще помните мое прозвище? Нина Корниловна!!

— Как и свое, — уже спокойно ответила она.

Время было возвращаться домой, но Рогоза не торопился, всячески тянул, чтобы вернуться к вечеру — времени, удобному для расставания. Ему казалось, что в темноте его лицо не будет так заметно, как теперь, и это облегчит тягостную минуту прощания с Федором и Клавой. Теперь он мысленно торопил солнце, но оно, как и время, казалось безмерным.

Рогоза уже успел привязаться к новым друзьям. Они относились к нему по-братски, не притесняли в поступках. В них он видел крепкое, правдивое начало, то, чего в последние годы так не хватало ему. Тогда он решил: пусть все получится само собой.

Время потянуло к вечеру: в воздухе плавала пыль — остаток знойного дня; от моря пахнуло сыростью, и Рогоза в легкой тенниске ежился.

Несмотря на поздний час, он застал Федора в саду; при свете переносной лампы тот что-то мастерил. Вокруг лампы роились новые обитатели: пестрые бабочки, крылатые насекомые. Рогоза прошел в калитку, дошел до света, где стояла летняя кухня — временная деревянная халабуда.

— Спешу закончить топчан, — сказал Федор, — лежи теперь под деревьями в саду и яблоки жуй! А меня в рейс назначили.

Рогоза не ответил, он неловко потоптался на месте. Федор посмотрел на него, что-то прочел в лице, но тоже промолчал, только сильным ударом загнал гвоздь по самую шляпку, и крепкая доска треснула от такого удара.

— Не могу, брат, съезжать пора, близкого человека встретил…

— Кого?

— Нину Корниловну!

— А!! — коротко отреагировал Федор. — Может, переночуешь?

— Не могу.

— Ну, нет так нет, — повторил Федор, — только Клавку дождись, она за хлебом побежала. Мы ужинать тебя ждали.

Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, передумал.

Рогоза прошел в дом, уложил в чемодан вещи, потом сел в задумчивости. Услышал, как пришла Клава, они с Федором о чем-то оживленно говорили. До Рогозы их голоса доносились словно через глухую переборку. Он вышел:

— Можно, я обниму ее, я поцелую ее, как брат сестру?

— Не годится, — сказал Федор, — каждому составу свой рельс и свой полустанок… хотя мы тебе тоже не чужие… ладно уж, целуй. — Он нервно потер ладони и проговорил: — Да дай, что ли, закурить это твое эртээф!

К Нине Корниловне Рогоза шел кружным путем, но, странное дело, и пустынный сквер, и покосившийся дом, и дерево, растущее одиноко, — все казалось ему знакомым. Грусть расставания постепенно улеглась. Он двигался в темноте, звезды были закрыты плотными непроницаемыми облаками, редкий кустарник или дерево оживали от прикосновения его руки, и жесткие листья растений звенели в тишине ночи. Он шел осторожно, затаив дыхание, какая-то сила направляла его. Внезапно из темноты на него упал яркий сноп света. Видимо, он заплутал и незаметно приблизился к крыльцу какого-то дома. Белая фигура мужчины на крыльце показалась ему знакомой, тот громко позвал кого-то в глубине.

— Нет… нет… ничего не надо, — торопливо сказал Рогоза и поспешил обратно. Но в далеком сознании Рогоза вдруг ясно и четко вспомнил похожий случай из своего детства.

Тогда он наклонился и постучал в низкое антрацитовое окно; в лицо ударил пряный запах травы, тонко зарождающейся у самой земли. Он постучал еще и еще… пока в глубине окна не увидел бронзовый свет керосиновой лампы. Со скрипом открылась дверь, и выросла восковая фигура в белом — как видно, старуха.

Ему показалось, что он сейчас крикнет ей в лицо и это останется безнаказанным, но вдруг что-то надломилось в нем, и вместо крика он шепотом проговорил: