Олег Мальцев - Желтое воскресенье

В который раз Мария Андреевна пересказала, как пришла дочь Маша, как села необычно подле комода, как долго плакала, а потом собрала в платок вещички и пошла. Лишь у порога проговорила:

— Я так больше не могу, мама. Кругом люди как люди живут, а мы все о вчерашнем дне думаем. Ты не плачь, не умирать иду, а на фабрику.

— Вот оно, ваше попустительство, — проворчал Дранкин. — Сначала позволили в комсомолию играть, а теперь и на фабрику. — И махнул рукой нетерпеливо: — Ничего, Марья Андреевна, рано нас еще закапывать, мы еще пригодимся, когда ручки отвалятся от их всемирного труда. Побалуется — прибежит. Родительский хлеб-то — он слаще. Эх, да ладно уж! Утро вечера мудренее. Пора и на боковую. — Но вдруг как-то горько заключил: — Однако вечер — это мы с вами. А утро… вон оно, сбежало. — И спросил жалобно: — Может, еще придет, а? Ведь дочь все-таки.

Но Мария Андреевна уже сникла перед кружкой остывшего чая.

Машины, машины, машины… Рой машин. Лаковые, пучеглазые, новенькие.

Мчатся они на юг, по пыльным российским дорогам, через речные поймы и березовый лес, сквозь тишину и одиночество пустыни, а может, и не тишину, может, это только в будущем.

А пока нужно стоять, смотреть, радоваться и думать о работе. И прочь гнать удобные мысли, ибо уже пора: поднялось солнце, и Москва — город Красный — встает над вереницей машин с плоским торжественным лицом иконы, город, утверждающий на земле новую веру, новую страсть и любовь.

Поток машин свернул вправо наискосок, перерезая площадь.

Высвободилось несколько минут, и регулировщик Брагин посмотрел в небо.

Над Москвой разрастался день, в невидимых воздушных потоках начали просушку редкие, тонкие батистовые облака.

На тротуарах, пухлых и белых от солнца, бурлила, двигалась говорливая уличная толпа, яркая и многоцветная. В знойном мареве уже плыла вся улица, всем видом спешила похвастаться: вот он каков, месяц июль — жаркий! Брагин непроизвольно тронул козырек рукой, он заметил, что толпа не только не убывает, а, наоборот, растет и наблюдает за ним.

Что же привлекло к этой площади стольких зевак?

Ответить нетрудно — сам Брагин.

В городе с тысячью улиц, где трамваи нахальны, а телеги неуклюжи, где машины вызывают удивление, где асфальт мягок и чист, а зелень всегда в пыли, где тысячи пешеходов снуют туда-сюда, умножая неразбериху улиц, — здесь, впервые, посреди небольшой каменистой площади поставлен регулировщик, молодой и сильный, в белой ломающейся одежде с кружками золотых пуговиц, горящих на солнце масленым блеском.

Теперь движение продумано, подчинено его магическому жезлу. Брагин работал быстро и четко.

Когда машины проносились мимо, в сознании Брагина вновь шевельнулась упрямая мысль о скорости. «Скорость — это свист, тот великолепный сочный звук «с», который рождается в стремительно летящем камне или в звуках милицейского свистка».

Вот отчего упрямые мысли о солнце, барханах, зовущих в дорогу, где иной мир, и видишь то, чего на самом деле нет: белые города, зелень, воду — словом, пустынный мираж.

На площадь медленным торжественным маршем выехали грузовики: впереди АМО-3, строго по два в ряд. На передней машине под напором встречного ветра хлюпало полотнище: «Автопробег Москва — Каракумы». Плакат прилип к ребрам кузова, выпирают продольные полосы дерева, выпуклое железо и еще что-то острое и выпуклое.

В открытых кузовах машин молодежь. Загорелая, веселая, с круглыми бицепсами, в синих футболках, в белых майках, с цветами и флагами. У зевак и прочих любопытных хорошо наметан глаз — больше всего их там, где крутой поворот: отсюда до машин рукой подать. Смотрят, удивляются, радуются. Но не все… Которые жмутся в сторонке, в суконных картузах, бубнят под нос: «У, нехристи, еще недавно ржавую селедку ели, а теперь гля-ди-те-ка!» Другие же так себе, пустыми глазищами водят по сторонам.

Брагин заметил в сторонке толпу: спорят, руками размахивают, видать, что-то интересное, а что — сразу не понять. Но один голос выделяется четко:

— Соединяю бога с социализмом!!!

Брагин удивился. Откуда это? Он пытался определить по звуку.

В глаза бросилось внешнее несоответствие: черные усы подковкой вниз и голова глянцевым шаром.

Брагин увидел, как тот ладошкой протер шар и закричал через головы соседу в толстовке:

— Эй, дядя, сорви крестик, время-то небезопасное, шнурок виден.

В ответ благодарность и шляпа вверх.

А черноусый уже в другом месте:

— Нашему знамени крови не хватает теплых лучей солнца! Послушайте, братья. Однажды я видел, как на закате почернело солнце. Чудо!!! Чудо!!! Только я предлагаю совершенство цвета: красное на желтом…