Олег Мальцев - Желтое воскресенье

— Да что же это?! — в бессилии и злости возмущалась она, вырываясь из его пухлых рук. — Помогите же, кто-нибудь! — крикнула Роза.

Волобуев не ожидал такого поворота.

— Ты что, шуток не понимаешь? — зло прошипел ей на ухо, сильно сдавливая плечо. Он пытался обманом завладеть ею: усыпить бдительность и одержать хотя бы маленькую, но победу.

— Да отпустите же, наконец… это какой-то кошмар! — Роза ударила его по лицу неожиданно высвободившейся рукой, слезы застилали глаза. — Господи! Какой дурак!

Вдруг осознав всю бесполезность своих попыток, Волобуев сразу потерял интерес к Розе, но все еще продолжал удерживать ее, чуть ослабив объятия. Почувствовав передышку, Роза вырвалась, и Волобуев, влекомый силой, чтобы не упасть, схватился за край стола. Взыграло самолюбие, и ослепленное сознание не нашло другого решения — он стал выкручивать Розе руку.

— Не ты первая, не ты последняя, — обнажая мелкие зубы, прошептал он. Но уже охладел, мучился, совестился и корил себя за глупость, ища достойный выход из создавшегося положения. Теперь его единственным желанием было поскорее все кончить миром, и это желание было так велико, что на лице обозначилось недоумение, словно не он был причиной того, что случилось. «Зачем все это?..» — подумал он.

— Подлец! — уже не сдерживаясь, крикнула Роза. — Подлец!

— Тише!

— Подлец! Подлец! — повторяла она резко, вкладывая в слова всю силу презрения.

Он услышал, наконец, то, чего больше всего боялся: посторонний шум. Не успев что-либо сообразить, он почувствовал, как чья-то сухая жесткая рука дернула его за плечо, развернула, и он получил короткий сильный удар в лицо.

— Механик! Степанович! — крикнула Роза, забыв на секунду имя человека, пришедшего ей на помощь.

Волобуев схватился руками за лицо, ошалело кинулся прочь через открытую дверь по коридору — так стремительно, что Громотков и Роза, стоящие друг подле друга, неожиданно засмеялись.

— Здорово вы его, дяденька! — В стороне, тяжело дыша, стоял синеглазый студент. — Жаль, что я не успел, но все равно хорошо! В толстую физиомордию его…

— А тебе чего надо? — воинственно спросил механик.

— Ого-го-го! — комически закрываясь рукой и делая доверительные жесты Розе, сказал студент.

Остывая от возбуждения, механик догадался о причине появления студента. Он улыбнулся, поднял с полу форменную фуражку Волобуева и, взяв ее за козырек, пустил вдогонку хозяину по длинному коридору.

Сердце старого механика, получившее добрую порцию адреналина, гулко толкалось в груди. Недавняя схватка разгорячила тело и мозг, неожиданно проснулся голод, отчаянно захотелось есть. Громотков опустился в каюту, вспоминая, что там в плетеной хлебнице лежали старые, подсоленные ржаные сухари. Механик обедал на скорую руку, но, как ему показалось, плотно; на самом деле кроме миски ухи ничего не ел, а от ужина и вовсе отказался — тогда не хотелось. Грызть перед сном сухари его приучила Машута, беспокоясь, чтобы муж не ложился спать голодным. Он уже предвкушал их кисловатый привкус, вспоминая обычный, оглушающий грохот в голове от разгрызаемых сухарей. Но, к своему удивлению, сухарей не нашел и теперь вспомнил, улыбнувшись внезапной забывчивости, что недавно выбросил их в иллюминатор по просьбе судового лекаря — на «Державине» катастрофически плодились тараканы.

Не зная, чем заняться, он зажег свет, несколько минут полежал спокойно, не думая ни о чем, невольно прислушиваясь к монотонным звукам, из которых состоит тишина, — шуму ветра и плеску волн. Он пытался заснуть, лежал смежив веки, но смутное беспокойство мешало. Желая отвлечься, начал рассматривать иллюминатор, словно видел его впервые.

Укрытый простыней, Громотков ощущал прохладу: сквозняк двигался извилистыми путями — пустынными коридорами, трапами, переходами, проникая в каюту, и выходил через дыхало — иллюминатор. Шторки то бесшумно втягивались, пузырились, то безвольно опадали. Громоткову наскучило лежать, он встал, раздернул с шумом синие шторки, закурил, свесив босые ноги, слегка прикасаясь пятками к холодной эмали рундука, кожа щекотно зудела.

Он чиркнул спичку, несколько раз пыхнул папиросой. Колеблющееся пламя неторопливо приближалось к пожелтевшему от курева ногтю, но механик не бросил спичку, злостью и упрямством превозмогая боль. Зачем — он даже себе объяснить не сумел бы; ему казалось, что терпение и боль и есть тот высший смысл, через который должен пройти каждый. Но руку все же отдернул, затряс ею в воздухе, долго дул на обожженные пальцы.