Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

Он обрадовался, закивал головой, засмеялся и протянул руку. Мы подержались, стоя каждый на своем балконе, и стали друзьями.

Прибежал Ференц, позвал купаться.

— Хорошо, — сказал Ласло.

— Хорошо, — сказал я.

Но купаться я не стал. Они купались, а я сидел на берегу, млел на солнце и смотрел на тихую ровную гладь озера. Что я ожидал увидеть, когда ехал сюда? Не знаю. Может быть, действительно нечто морское, шумное, бурлящее, а увидел гладкий берег, поросший во многих местах осокой и травой, плоскую, неподвижную, как в блюдце, ленивую воду, которая даже детям была по колено. На длинном молу застыли рыбаки с удочками, все как на каком-нибудь подмосковном озерке — тихо, пустынно и первозданно. Берег хотя и затоптан, но затоптан не по-курортному, а по-деревенски, в песке дождевые следы, в примятой траве лужицы, урчат лягушки.

Как это озеро и этот берег были похожи на другое озеро, такое же ровное, с такими же деревенскими берегами, с высоким небом над беспредельной водной гладью, запахом рыбы или тины! С тем озером, которое было связано с моей судьбой нерасторжимыми и таинственными нитями, с озером Селигер.

Я много лет хочу туда поехать и не еду. Боюсь, а чего, и сам не знаю. Хотя нет, знаю. Там, на этом озере, живет какой-то дух, какая-то кикимора, которая зовет меня, как позвала она когда-то, еще до войны, моего отца. Он поехал туда искать уединения и отдохновения и наслаждался солнцем, тишиной, одиночеством, гостеприимством крестьян, а вернувшись домой после счастливого отдыха, заболел и вскоре умер.

Через год после его смерти уже я месил грязь в болотах вокруг Селигера. Там началась и там кончилась для меня война. Там остались лежать в приютившей их навек земле многие мои фронтовые товарищи, там мог остаться и я.

Как это было давно! Я сидел на берегу озера Селигер, еще совсем мальчик, смотрел на голубую воду, отражавшую небо, надо мной шуршали снаряды и падали где-то на другом берегу, а за спиной кричала кикимора обманчивым голосом тоскующей птицы. Сквозь кусты подошла ко мне девушка, наша санинструктор, села рядом, и я обнял ее, кикимора закричала еще громче, мы отмахнулись от нее и легли в траву, обнявшись. Мы были целомудренны и мечтательны. Я сказал ей, что здесь заболел мой отец и что у меня есть предчувствие, что я останусь тут навеки. Она засмеялась, она сказала, что этого не будет никогда, и поцеловала меня, и подарила мне носовой платок, на котором было вышито голубыми нитками мое и ее имя и сердце, пронзенное стрелой.

Кикимора кричала нежным хитрым голосом и куда-то звала нас. «Иди, иди», — кричала селигерская кикимора. Милая девушка поцеловала меня и ушла на ее зов, расставшись со мною в это мгновение навсегда: она погибла через два дня. А я остался жить.

Озеро Балатон было так похоже на Селигер.

«Иди, иди», — кричала какая-то птица. Птица ли?

Подошел Ференц, сел рядом.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Ни о чем не думаю, — сказал я, — наслаждаюсь покоем, тишиной.

Мы сидели, молчали, взмахивали удочками рыбаки, плыла лодка, рядом другая, яхта скользила с надутым парусом.

«Иди, иди», — кричала нежно птица.

Ференц встал.

— Куда ты? — я испугался. — Сядь.

— Что с тобой?

— Ничего. Сядь. Ну, сядь, пожалуйста, — сказал я.

Он сел.

Смеялась где-то в кустах птица, а мне суеверно казалось, что это смеется кикимора с далекого Селигера, которая позвала в небытие так много моих товарищей, моего отца и любимую девушку.

«Милые детки, — писал отец мне и моим сестрам Тане и Леле. — Думаю, что тут-то я сумею действительно отдохнуть, получить надлежащую зарядку, вполне достаточную для того, чтобы зиму, осень и весну хорошо и много работать… Вы сами сейчас на лоне природы… Дышите, мои милые детки, полной грудью, жадно впитывайте в себя наслаждения и прелести природы… чтобы потом так же жадно, разумно впитывать в себя знания, необходимые вам для самостоятельной жизни, чтобы быть действительно полезными членами нашей любимой, могучей, великой Родины».

«Отдыхай, дорогой мой, за нас не беспокойся, — писала ему мама, — спасибо тебе за все, за то счастье, которое ты, любимый, дал мне».

Мама очень любила его. Смерть отца состарила ее на многие годы, но она еще жила, пережила войну, дождалась рождения внучки, Лелиной дочки, и как-то утром, счастливая, жизнерадостная, по обыкновению, бежала за молоком для девочки. Недалеко от дома на улице Горького ее сбила машина. Через несколько дней она умерла в больнице, двадцать первого декабря, в день рождения Сталина.