Альфред Кох - Отходняк после ящика водки

Из всех, кто когда-либо жил в Семипалатинске, самый великий – это, конечно, Достоевский. До сих пор сохранился дом почтальона Ляпухина, в котором Федор Михалыч снимал этаж. Он написал здесь «Село Степанчиково», «Дядюшкин сон» и начал «Бесов». Понятно, что теперь тут музей. Можно посмотреть, как жил классик: спальня и кабинетик, метров по девять, гостиная и столовая – чуть больше, кухня, везде – бедная простенькая мебель…

В те годы, как написал кто-то из современников, «во всем городе (в котором вдобавок не было тогда ни одной мощеной улицы, и некоторые принимали его за деревню) газеты получали человек 10–15, да и не мудрено – люди в то время в Сибири интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами».

Надо сказать, что Федор Михалыч попал в эти месте не по своей воле. Тянуло его совсем в другую сторону. Свои желания, вспоминая конец 40-х, он описывал так: «Верона, Ромео и Джульетта – черт знает какое было обаяние. В Италию, в Италию! А вместо Италии попал в Семипалатинск, а прежде того в Мертвый дом…» Другой зэк, тоже писатель, Эдуард Лимонов, но поводу посадки коллеги возмущался: «В кружке Петрашевского всего лишь обсуждали новомодные западные идеи… Но в хваленой царской России этого было достаточно, чтобы быть арестованными». Формулировка приговора была потрясающа: «…за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, – лишить <���…> чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Это всего лишь за недонесение! А мы еще жалуемся на что-то… После пяти лет каторги (ею, как известно, заменили расстрел) Достоевского отправили еще на четыре года служить рядовым – в 1-ю роту Сибирского 7-го линейного батальона, расквартированного как раз в Семипалатинске. Служба медом уж никак не казалась. Вот вам цитатка: «Как нижний чин, Достоевский участвовал в экзекуциях – стоял в строю и трясущимися руками опускал палку на спину какому-нибудь бедолаге, приговоренному начальством. Его уносили в конвульсиях с этих адских мероприятий. Нервные припадки, которыми он был отмечен с детства, начали перерастать в эпилепсию».

Но потом жизнь стала понемногу налаживаться. Достоевский из казармы переехал на частную квартиру, подружился не только с первым казахским интеллигентом Чоканом Валихановым (в тех краях часто вспоминают о дружбе «двух гениев двух народов»), но и с местным прокурором бароном Александром Врангелем, ценителем «Бедных людей». Врангель «свел рядового с губернатором, и скоро Достоевского произвели в унтер-офицеры. Перед ним распахнулись двери домов именитых горожан, где остальные гости постоянно его путали, правда, с денщиком и порывались всучить верхнюю одежду». Именно в Семипалатинске Достоевский завел наконец свой первый в жизни роман – это в 33 года-то! (Неудачные ухаживания еще на воле за знаменитой петербургской красавицей Панаевой, которая смеялась над влюбленным с его счастливыми соперниками, не в счет.) Счастливицей стала замужняя дама Мария Исаева, 28 лет, «с капризной нижней губкой и нездоровым румянцем на щеках, очень нервная и худенькая блондинка». «После того как ее супруга-пьяницу перестали принимать в приличных местах, она тоже безвылазно сидела дома и сильно страдала по этому поводу». Как только эта блондинка овдовела, писатель, как легко догадаться людям, знающим его натуру, тотчас же сделал ей предложение. Но! Избранница сперва провела роман с молодым учителем Вергуновым (Достоевский еще искал ему хорошую работу, чтоб тот мог устроить счастье любимой обоими женщины; господи, какая ерунда это все), а уж после, охладев к любовнику, согласилась. Страсти кипели такие, какие поди еще сочини: «В первую брачную ночь он с диким стоном упал и забился в судорогах: эпилепсия! Такой диагноз ему поставили впервые…» Кто-то из биографов написал, что «жена не смогла оценить мужа как писателя и в постели не разделяла его страсти». Вот так как-то все складывалось в Семипалатинске. Сплошная достоевщина. Такое впечатление, что мы где-то про это читали, про все путаные провинциальные страсти. Ну да писатель позже это все изложил, и не раз, в несколько измененном виде. Не только изложил, но и устроил ряд римейков и вариаций на тему своей собственной жизни.

Когда Мария Дмитриевна умерла, Достоевский, конечно, страдал, и эти страдания могли только усугубляться тем, что его вполне могла мучить совесть – ведь у писателя к тому моменту в разгаре был уже новый мучительный, как он любил, роман с очередной красавицей, Аполлинарией Сусловой. Вот уж с ней-то Достоевский, как он хотел в молодости, поколесил по Европе – в которую его так тянуло и вместо которой он провел лучшие годы в Сибири.