Альфред Кох: Ящик водки. Том 4

СТАКАНОВСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

…Вот наконец допили ребята свой ящик водки, а Родину так и не полюбили.

В принципе это мне симпатично. Это — позиция. Но авторам данного алкогольно-документального сериала такой пафос предисловия, наверно, показался бы упрощенческим. Мне, кстати, тоже. Тут ведь все тоньше гораздо, хотя и гораздо отвратительнее. Последний эпитет — не про авторов, а как раз про Родину. Попробую объяснить.

Взять, к примеру, антисемитизм. Он бывает политический, а бывает бытовой. Политический мне эстетически близок. Он всегда какой-то любопытный: то щемяще-беспомощный, то панковски-отвязанный, то феерически смешной. Помню, наш со Свинаренкой коллега по «Коммерсанту» Илья Вайс всерьез хотел подать на Игоря в суд, потому что у него фамилия антисемитская. Жаль, не подал — получился бы громкий политический процесс.

Бытовой антисемитизм — совсем не таков. Он и точнее, и провокативнее. Поэтому мне бытового антисемита хочется назвать сучьим москальским выменем, а изящнее оскорбления в мой рафинированный мозг не приходит. Бессилен мозг. Ну, в харю (сучью, естественно) могу дать…

Другое дело — антисоветчина. С ней все наоборот. Политический антисоветчик мне не интересен. Он неэлекторабелен, неэффективен и неискренен — демшиза, короче. Бытовая же антисоветчина — народна, остроумна и несгибаема. Когда голимый немец Кох на страницах этого тома приглашает к себе погромщиков — он не над антисемитизмом издевается, а над совком. Когда хохол Свинаренко на просторах Оклахомы выискивает вонючие сельпо и рязанские чернокожие угрюмые хари, его не с Америки блевать тянет, а с нашего родного совка.

И я не могу такое отношение к Родине (при совке это слово почему-то писалось с заглавной буквы, ну и не будем нарушать традицию) назвать подтекстом. Это надтекст. Даже в рассуждениях о ваучерной приватизации, об олигархически-правительственных альянсах., о залоговых аукционах главный их герой — не сами авторы, как показалось бы любому критику демократического толка, а Совок Совкович. И вот когда я уже четвертый «Ящик водки» дочитывал — допивать не пришлось, поскольку авторы меня в свою творческую лабораторию ни разу не приглашали, — не уставал восхищаться. Как же их все достало, если они по всему немерено объезженному миру и социокультурному пространству вылавливают совковые плоды Родины, собирают их в грибные корзинки, сушат, солят, мочат и кормят от пуза—и друг друга, и неуважаемых читателей, которые тоже стопроцентные совки, как и сами авторы. Эта книга — рвотное средство, в самом хорошем, медицинском значении этого слова. А то, что Кох— Свинаренко разыскали его в каждой точке (где были) земного шара, — никакой не космополитизм, а патриотизм самой высшей пробы. В том смысле, что не только наша Родина — полное говно, но и все чужие Родины тоже. Хотя наша все-таки — самая вонючая.

И если вам после прочтения четвертого «Ящика» так не покажется, значит, вы давно не перечитывали первый. А между первой и второй — перерывчик небольшой. И так далее… Клоню к тому, что перед вами самая настоящая настольная книга.

И еще, книгу эту обязательно надо прочесть детям. Вслух. Перед сном. Или перед отъездом на учебу в Англию. Чтобы им Родина — причем любая — медом не казалась.

И не пропускайте при чтении вслух неприличных или других матерных слов. Потому что они — очень важные авторские знаки. Типа среднего пальца, выступающего из кулака согнутой в локте руки.

Хотя этому знаку мы научились у совков иностранного происхождения.

Андрей Васильев

Генеральный директор

Издательского Дома «Коммерсанты

Эта бутылка — может, самая богатая событиями, самая драматичная во всей книге. Именно в ней Кох уходит из правительства, причем, как он уверяет, совершенно добровольно, никто его не выгонял! Это пытались оспорить олигархические СМИ, которые взялись тогда за «дело писателей»… В отличие от Коха, который то приходит в большую политику, то уходит из нее, Свинаренко как был, так и остается простым репортером. В тот год он тихо-мирно живет в Америке, штат Пенсильвания, и пишет книгу про американский город Moscow. А также учебник американского языка, который, впрочем, до сих пор не дописан.

Свинаренко: — Как раз я на тот Новый год приехал домой на побывку из Пенсильвании. А в Москве из знакомых почти никого нет — все нормальные люди улетели на каникулы.