Виктория Хислоп - Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции

— Как бы то ни было, она принадлежит к тем людям, которые владеют искусством беседы и всегда находят нужные слова. Сара из тех, кто не может пробыть в одиночестве дольше двух минут: ей непременно нужно завязать разговор. Она быстро выведала о том, что я интересуюсь Грецией. Поскольку Сара проходила историю искусства в университете, разговор тек естественно, и ее интерес к моей книге о кикладской скульптуре казался искренним. Она вспомнила, что в детстве посетила один из Кикладских островов. Ввела она меня в заблуждение или нет, но я влюбился в нее.

Элли время от времени кивала. Она знала девушек вроде Сары, но никогда с ними не дружила.

— Я ошибся, приняв искорку в ее глазах за влечение ко мне, а теперь думаю, что этот блеск был рожден как воодушевлением, вызванным нашим знакомством, так и слезоточивостью, которой страдают те, кто носит контактные линзы. Вероятно, других причин не было.

Порой его голос звучал надтреснуто. Но Элли не могла понять — от грусти или от злости.

— Так она работала? — спросила Элли, раздираемая любопытством.

— Она была занята неполный день в галерее своего друга в Ноттинг-Хилле, но ничто не мешало ей посреди дня посещать всякие выставки. Иногда она ходила со мной в Британский музей, где я бывал по работе. Когда мы стояли перед мраморами Элгина [66] Мраморы Элгина — собрание древнегреческого искусства, главным образом из афинского Акрополя, привезенное в Англию в начале XIX в. лордом Элгином; ныне хранится в Британском музее. , Сара сказала, что хотела бы увидеть другие античные сокровища и то место, откуда их вывезли. Момент был самый подходящий. Предложение поступило от нее. «Так давай посмотрим», — сказал я. Новый музей Акрополя стал бы завершающим аккордом, апофеозом. Следующие шесть месяцев мы планировали путешествие. На уик-энд она всегда приезжала ко мне. За те восемнадцать месяцев, что мы провели вместе, она ни разу не пригласила меня к себе — говорила, что живет с сестрой и мы там не будем одни.

— Нет, она и в самом деле, судя по вашим словам, не похожа на девушку, которая может поселиться там, где живу я, — проговорила Элли. — Дом неопрятный. Подвал. Темно. В коридоре какой-то старушечий запах.

— Это, вне всяких сомнений, тот адрес, что она мне дала, — сказал Энтони. — Может, она когда-то знала человека, который там жил? В любом случае полагаю, кем бы себя ни выставляла Сара, чтобы «быть на уровне», на самом деле она совсем другой человек.

— А где вы жили в Лондоне? — из любопытства спросила Элли.

— В многоэтажном доме в Блумсбери, неподалеку от Британского музея. С афинским моим жильем, конечно, не сравнить, но из окон открывался вид на вход в музей с его огромными колоннами, на которых, кажется, держится все здание. В солнечный день я даже мог представить, что нахожусь в Афинах.

Элли сидела и слушала, время от времени делая глоток воды. Энтони явно хотелось говорить. У нее создалось впечатление, что прежде он все свои переживания держал в себе.

Потом Энтони захотел показать ей виды, открывавшиеся с его террасы, отметить значимые места.

— Вон там Акрополь, — сказал он, вытянув руку. — А это Ликавит [67] Ликавит — холм в центре Афин. . Вон там вы видите Ботанический сад. А вот здание парламента — Буле.

— Фантастика, — произнесла Элли.

Они продолжали разглядывать Афины, и Энтони говорил не умолкая. Элли чувствовала, что ему необходимо снять этот груз с плеч — рассказать о Саре, словно после этого он сможет забыть о ней.

— Короткое время она обитала в моем мире. Да Сара и была моим миром.

Хотя по возрасту Энтони годился ей в отцы, Элли чувствовала, что этот человек ждет от нее слов, какие мог бы сказать наставник или близкий друг.

— Вы так считаете? — спросила она.

— Ну, по крайней мере, так мне тогда казалось. Я витал в облаках. Все, что я читал о любви в классических мифах, о силе этого чувства, теперь стало ясно мне из собственного опыта. Я чувствовал общность со всеми видами искусства, порожденными любовью; поэзия, живопись и скульптура всех эпох по-новому открылись мне. Сара охотно посещала со мной галереи, с энтузиазмом бродила по залам. Она, казалось, смотрела на искусство моими глазами. И я совсем потерял голову от ее обаяния. От любви. От эроса . Этой силе, думал я, невозможно сопротивляться. — Энтони не мог остановиться. — В моих блаженных размышлениях об Эроте и Психее я забывал о тех преступлениях, на которые любовь толкает людей. Я не хотел знать о ее темной стороне, о предательствах, трагедиях. Последствия меня не интересовали.