Чарлз Буковски - Голливуд

— Хэнк, ты что — знаменитость? — крикнул кто-то из ребятни.

— Да, да, знаменитость.

— Хэнк, прокати!

— Да что в этом хорошего!

— Прокати, Хэнк!

Шофер выключил зажигание и вышел из машины. Мы пожали друг другу руки.

— Фрэнк, — назвался он.

— Хэнк, — ответил я.

— Вы писатель?

— Да. Вы что-нибудь читали из моей писанины?

— Нет.

— Я тоже не знаю, каков вы в деле.

— Ну как же, сэр. Вы же видели, как я въехал на дорожку.

— И то правда. Жена еще не готова. Подождем немножко.

— А что вы пишете, сэр?

— В каком смысле?

— В прямом, сэр. Что вы пишете?

Парниша начинал слегка жать мне на мозги. Не привык я с шоферами общаться.

— Ну, пишу стихи, рассказы, романы…

— Вы еще сценарий написали, сэр.

— Ах, да. Точно.

— А о чем вы пишете, сэр?

— О чем?

— Да, о чем?

— Фу ты. Вообще, знаете ли, о жизни. О жизни, в общем, пишу.

— Мама говорит, — показалась над забором детская головка, — что он пишет грязные вещи!

Шофер посмотрел мне в глаза.

— Будьте добры, скажите вашей супруге, что нам далеко ехать. Нельзя опаздывать.

— Это кто распорядился?

— Мистер Фридман.

Я вошел в дом и крикнул из прихожей:

— Сара, лимузин у подъезда, шевелись!

— Он раньше времени явился.

— Да, но в пятницу вечером полно машин, а ехать далеко.

— Я сейчас. Не волнуйся. Успеем.

Я открыл банку пива и включил телевизор. Показывали борьбу. Ребята себя не жалели. Они, конечно, были покрепче, чем мы в их годы. Я прямо диву давался, как они мутузили друг дружку и не сдавались. Месяцы трудов на беговой дорожке и в зале выдержать невероятно трудно. Потом два-три дня интенсивнейшей тренировки накануне ответственной встречи. Тут главное — форма. Талант и кураж обязательны, но если ты не в форме, они ни к чему.

Я любил смотреть драки. Что-то в них напоминало мне писательство. И тут, и там необходимы все те же три вещи — талант, кураж и форма. Только в одном случае форма физическая, а в другом — интеллектуальная, духовная. Нельзя быть писателем каждую минуту жизни. Ты становишься им, садясь за машинку. Когда ты за ней сидишь, остальное уже не так трудно. Самое трудное — заставить себя сесть на этот стул. И это удается не всегда. Ведь у тебя все как у людей — мелкие заботы, большие беды, хвори и невзгоды. И чтобы одолеть всех этих бесов, которые стараются загнать тебя в угол, нужно быть в отличной форме. Вот урок, который я вынес для себя, наблюдая борьбу, скачки, видя, как жокеи преодолевают невезуху, подвохи и ужас перед барьером. Я пишу о жизни — ха-ха! На самом деле я не перестаю восхищаться незаметным мужеством людей, которые вот так живут день за днем. И это придает мне силы.

Сара спустилась по лестнице. Выглядела она сногсшибательно.

— Поехали!

Я выключил телевизор. Мы вышли.

Я познакомил Сару с шофером.

— Сара! Сара! Сара! — орали ребятишки. Они ее обожают. — Сара, можно с вами?

— Маму спросите, — смеясь, отвечала она.

Маму? Почему никто никогда не спрашивает папу?

Шофер открыл нам дверцу. Лимузин легко тронулся с места, поехал, ребята бежали за ним вдоль забора. Господи, вот помру я скоро, а половина из них усядется за компьютеры и почнет выстукивать всякую белиберду.

Мы спустились с холма и откупорили первую бутылку вина. Я налил его в высокие фужеры.

Я включил телевизор. Он тот канал не ловил. Я его выключил.

— Вы дорогу знаете? — спросила Сара шофера.

— Конечно.

Сара взглянула на меня.

— Думал ли ты когда-нибудь, что белый лимузин повезет тебя на премьеру фильма, поставленного по твоему сценарию?

— Никогда. Слава Богу, мне уже не придется ночевать на скамейке парка.

— Обожаю лимузины. Чувствуешь, как гладко едем?

— Скользим, а не едем. Скользим прямо в ад. Дай-ка я тебе подолью.

— Чудесное вино.

— О да.

Мы вывернули вверх на шоссе Харбор и въехали на северную часть фривэя Сан-Диего. Ненавижу этот Сан-Диего. Всегда там пробки. Начал накрапывать дождик.

— Ну вот, — сказал я. — Дождь пошел. — Сейчас все машины станут. Калифорнийские водители не умеют ездить в дождь. Либо начинают гнать, либо едут, как на похоронах. В основном — как на похоронах едут.

— Ну, теперь опоздаем, — сказала Сара.

— Как пить дать, крошка.

Дождь разошелся. Водители в тачках обезумели от ужаса. Пялились сквозь ветровые стекла, по которым елозили «дворники». Радовались, небось, что у них хоть «дворники» есть. У меня как-то имелась тачка без «дворников». Ничего, я наловчился. Возил с собой разрезанную картофелину. Когда заряжал дождь, я останавливался, вытирал стекла картошкой и чесал дальше. Только эту работу надо производить умеючи: легкими такими движениями.