Алекс Тарн - Летит, летит ракета...

А чего другие площадки искать, когда возле школы самая удобная? И ровно и безопасно: кто же школьный двор в ответ бомбить станет, да еще и во время уроков? Ну, упала тренога, производственные неполадки, с кем не бывает… Чего же сразу собачиться? Был бы учителем кто попроще, можно было бы просто заполосовать его и точка. Но с братом и так далее не поспоришь. Пришлось уходить на другое место. А на другом месте неровно, не стоит тренога и все тут…

И чего было слесарю развилку побольше не раздвинуть? Чай, не сестринские ноги, бояться нечего. Еще раз чертыхнувшись, полосенок кое-как закрепил камнями качающуюся треногу и взвел на четверть часа самодельный таймер, состоящий из батарейки и программного механизма от старой стиральной машины. Послушал: тикает. То-то же. Голь на выдумки хитра. Он приладил таймер и, пригнувшись, отбежал под прикрытие ближней стены. Вроде, не заметили. А если и заметили, стрелять все равно не станут. Стена-то не простая, а от здания больницы… хе-хе-хе.

Полосенок посмотрел на часы. Так… минута уже прошла. Значит, до старта нам осталось четырнадцать минут. Можно успеть залезть на крышу хирургического отделения и посмотреть, как полетит. Насвистывая, он весело потрусил к лифту в дальнем конце больничного двора.

Когда полосенок отошел на безопасное расстояние, из груды мусора осторожно выглянула тощая облезлая кошка и принюхалась. От установленного человеком тикающего предмета вкусно пахло слегка подгнившей требухой: четыре дня назад полосенок участвовал в полосовании по случаю гибели трех учеников. Неслышно ступая, кошка приблизилась к треноге и лизнула ракету. Вкус требухи определенно чувствовался.

Может, под камнем найдется что-нибудь съедобное? Кошка облизнулась и тронула лапой камень. Тот качнулся, а вместе с ним накренилась влево и вся тренога. Кошка отскочила, снова вытянула шею, принюхалась. Похоже, ничего там нет. А жаль. Она резко повернула голову в сторону мелькнувшей в мусоре тени. Неужели крыса? Точно, крыса… Осторожно, чтобы не спугнуть добычу, кошка двинулась к мусорной куче. Она уже выбирала момент для прыжка, когда тиканье вдруг смолкло, послышалось шипение, и стартовавшая ракета смела своим огненным хвостом и мусор, и крысу, и саму кошку.

Полосенок на крыше хирургического отделения одобрительно цокнул языком. Хорошо пошла “усама”, хоть и вбок. За пограничным забором взвыла сирена.

Подхватив камеру, Галит Маарави выскочила на террасу родительского дома. Белый ракетный шлейф явственно вырисовывался на фоне голубого полуденного неба. Кадр что надо. Хотя, сколько у нее уже таких? Не счесть… Кадров много, а фильма нет. Для фильма нужна другая сторона, альтернативный взгляд, конфликт. А где их возьмешь, взгляд и конфликт, когда на другую сторону хода нет?

Зазвонил телефон. Мать, из пекарни. Хочет убедиться, что она спустилась в подвал. Ну, на фиг. Надоело. Сами, небось, не спускаются, а дочку блюдут. Эге… судя по шлейфу, летит не к нам, а над нами. Летит, летит ракета… Опять в N. Хотя… это ж не просто над Матаротом, а точнехонько над нашим домом! А это значит… Галит впилась объективом в дымный хвост ракеты. Хороший кадр… А это значит, что летит прямиком в кампус колледжа Упыр.

В голубой вышине просвистела “усама”. Когда прямо над головой, то и звук особенный, веселый такой, залихватский. В прошлый раз, когда так свистело, взрыв был на автомобильной стоянке для преподавательского состава Упыра. Вот бы и на этот раз… Галит бросила взгляд на часы. И время подходящее: сукин сын всегда к двенадцати подъезжает. Чтоб ты сдох, сволочь! Чтоб она прямо в тебя угодила, в темечко твое седовласое, в харю твою подтянутую! Тварь мерзкая… Девушку передернуло. Она положила камеру на стол и пошла за сигаретой.

Свой первый зачет по основам гуманизма Галит Маарави запомнила на всю жизнь, хотя правильнее, наверное, было бы сразу же забыть. Поначалу она вообще не слишком понимала, зачем введен этот предмет на курсе кинодокументалистики. Зачем профессионалам с камерой эта банальная болтовня на темы равенства черных малоимущих лесбиянок с оккупированными исламскими гомосексуалистами и их совместного решающего превосходства над всем остальным человечеством?

Впрочем, вслух этот вопрос в колледже не задавали: предмет курировался самим ректором, профессором Упыром. Зачетов по нему предусматривалось всего два: в середине второго курса и в конце третьего, перед окончанием. Чаще всего профессор Упыр принимал эти зачеты лично, хотя лекции читались ассистентами. Эта несостыковка представляла собой верный залог для недоразумений во время сдачи: любой студент знает, что гораздо легче отвечать самому лектору. Наверное, поэтому попавшие на Упыра старшекурсники говорили о зачете по основам гуманизма с явной неохотой.