Алекс Тарн - Квазимодо

Одиночество — строгий учитель; вроде бы и говорит «вы», а в классе только «ты», и подсказать некому, справляйся, как хочешь. А пес и справлялся, без проблем. Если бы не зеленые фургоны, то было бы вообще, считай, замечательно. Он уже и имя свое позабыл; даже запах той страшной улицы почти совсем, почитай, выветрился из самых дальних закоулков его памяти… и вот именно теперь, когда все, вроде бы, пошло на поправку, теперь, когда он перестал ждать Илана даже во сне и решил взять в хозяева Мишку, и Мишка согласился, и дал ему новое имя, и жизнь, коврик, и дом… именно теперь прежний кошмар, поднатужившись, выдавил в их уютный подвальчик этого мерзкого типа, пахнущего врагом, кровью и прошлым. Пес снова оскалил зубы и зарычал.

«Квазимодо, я тебя в последний раз предупреждаю! — сердито крикнул Мишка, поворачиваясь от раненого. — Выгоню к чертям собачьим!»

Ага. Все вы такие умные. Как бы потом жалеть не пришлось. Ладно… наше дело лохматое… пес обиженно отвернулся, но все же краем глаза отслеживал происходящее. Сначала отключить правую руку, а потом… береженого Бог бережет.

Ну и какого, спрашивается, черта ты его сюда приволок? И что с ним, таким красивым и арабским, теперь делать?

— А то сами не понимаете, Михал Саныч… клятва Гиппократа и тому подобное…

Ну ты вот что, ингеле… ты, ежели хочешь байки кому рассказывать, то купи себе петуха… ну и так далее… а своим-то не надо, о'кей?

— О'кей, о'кей. Не надо.

То-то же. А хочешь, я тебе сам скажу — зачем?

— Что — зачем?

Ну ты сегодня прям какой-то заторможенный. Уточняю для особо трусливых. Зачем — приволок. Зачем — своею инвалидною спасательной артелкой под пули выскочил. Сказать? Чего молчишь-то? Ладно, скажу, так уж и быть. Очень поучаствовать хотелось, да? Думал, может, и на тебя пулька найдется. Ма-а-аленькая такая пулька, автоматненькая такая… чпок! — и в расчете. Так? Правда? Да что ж ты молчаливый-то такой… ладно, можешь не отвечать — и так знаю, что — правда. Только черта тебе лысого — пулька, понял? Тебе Осел что говорил? Саморазрушение — это, брат, искусство, это, брат, для профессионалов. А ты кто есть, со своей стороны? Ты, брат, обычная подлая трусливая сволочь, вот ты кто. Или трусливый сволочной подлец. Или…

— понял, понял, — или сволочной подлый трус… спасибо, вам, Михал Саныч, за своевременное напоминание. Куда б я без вас делся… приходите еще, ради Бога, не оставляйте меня в моей беспробудности, сделайте милость…

А че… я приду, ты не волнуйся. Я — как тот праздник, который всегда с тобой. Так что не сумлевайся.

— Ну и ладно, ну и хорошо…

«Тут больно?» — Он нажал на волосатую голень. Зияд ойкнул и сморщился. Мишка удовлетворенно кивнул: «Плохи твои дела. Кость задета. Так что надо в больницу. Иначе — каюк. Гангрена. Опоздаешь на пару дней — придется отрезать. Сначала — по колено. Потом — по самые яйца. А потом — и по самую голову.»

«Это как?» — не понял Зияд. Он еще не отошел от дикого взрыва боли, вызванного мишкиным движением.

«А вот так, — Мишка резко провел ребром ладони по собственному горлу. — Секир башка, Ахмад. Прощай мама, прощай папа, прощай серенький мулла. Аллах акбар, поминай, как звали. Здравствуйте, райские кущи и семьдесят девственниц с ножками нараспашку. Так что, ежели тебя такой сценарий устраивает, то можешь не спешить. Но если ты все-таки желаешь еще немного помучаться на этой грешной земле, то наоборот, надо вызывать амбуланс. И побыстрее.»

— «Нет. Амбуланс — нет.»

Мишка равнодушно пожал плечами.

«Ну как хочешь. Не веришь, не надо. Только зря не веришь. Я ведь вообще-то врач. Вернее, был им. Когда-то.»

Он отошел к столу и взял сигарету.

«Тебе не предлагаю. Чего зря курево на самоубийц переводить.»

«Я не Ахмад, — сказал Зияд. — Я Зияд.»

«Да по мне хоть Салах-ад-дин-у-рахмат-улла, — все так же равнодушно ответил Мишка, закуривая. — Я с тобой дружить семьями не собираюсь. Ты вот что, друг. Отдохни тут с полчасика и иди себе своей дорогой. Или ползи — потому как идти ты, вернее всего, не сможешь… Я, видишь ли, свою норму альтруизма сегодня уже на два года вперед отработал.»

Зияд опустил голову. Он не понимал многих слов, но общий смысл был яснее ясного. Незнакомец, столь неожиданно пришедший к нему на помощь, вовсе не собирался и дальше одаривать его своими милостями. Что же теперь делать? На одной ноге далеко не ускачешь — возьмут на первом же перекрестке. Кроме того, если срочно не обработать рану, то, судя по издевательским словам еврея, можно вообще отдать душу Аллаху. Как он там завернул насчет гурий, подлая обезьяна! Вот только попадет ли Зияд в рай — это еще вопрос. Можно ли считать его воином Аллаха, погибшим в священной войне с неверными? С одной стороны — да, ведь он исполнял задание моджахеда Абу-Нацера. С другой… хватит! — оборвал сам себя Зияд. Вот и ты уже про рай заговорил… не рано ли? Надо искать выход, выход… не может быть, чтобы все так глупо кончилось, не может быть… А собака-то, собака — вон как уставилась… и зубы скалит… так бы в горло и вцепилась, дай ей только волю. Грязный все-таки народ евреи — с собаками спят, и сами как собаки.