Алекс Тарн - Квазимодо

И они останавливались, и мальчики, улыбаясь и наперебой подсовывая пакетики, — только накладывай — бежали навстречу, и отец, усатый пожилой зеленщик, заботливо кивая, вытаскивал из набитого уже пакета ненароком, по недосмотру попавший плод с небольшим изъяном — мол, нам чужого не надо, мол, для нас благо клиента — дело наипервейшее… а потом все мелкие пакеты складывались в один большой мешок или в ящик, и мальчишки в нетерпении переминались рядом, готовые тащить эту тяжеленную ношу в багажник или на заднее сиденье или еще куда, к черту на рога, потому что в конце, по окончании загрузки, в ладони всегда оставалась маленькая серебряная монетка, как пропуск в сладкий, недоступный мир удовольствий.

Монетка называлась «тип», и ее полагалась отдавать старшему, Хусаму, потому что в конце рабочего дня «типы» делились между всеми тремя братьями, но не поровну, а по справедливости, то есть, по старшинству. Зияду, как младшему, доставалось меньше всех, и однажды, по глупости, он попробовал утаить пару монеток, за что был жестоко избит прямо у дороги и после этого в течение недели не получал ничего. Хуже всего было то, что отец не пришел к нему на помощь, а спокойно наблюдал за избиением издали и только потом, когда братья, посмеиваясь и пересчитывая отнятые деньги, отошли, грубо поднял плачущего Зияда за шиворот, поставил перед собой и назидательно сказал в восьмилетнее, перемазанное кровью и соплями лицо: «Это тебе урок, сын. Никогда не садись на место того, кто может сказать тебе: Встань!»

Отец был мудрый человек. Он научил Зияда многому. Была еще и школа, но совсем немного — как-то так получалось, что все время было не до школы. Но все это не имело никакого значения: отец говорил, что знание хорошо, когда оно в голове, а не в книгах. И еще он говорил, что не тот умен, кто умеет отличать добро от зла, а тот, кто из двух зол умеет выбирать меньшее. А этому никакая школа не научит.

Зияд двигался наощупь, в темноте. Конечно, можно было бы включить свет — вон он, рубильник, там, слева от двери, только руку протянуть. Но Амнон велел света не зажигать — опасно. Мало ли кто по рынку ходит в ночное время; если местный полицейский Охана — еще куда ни шло, этот Зияда знает… а вот пограничники или уголовка… Сарай старый, щелястый, увидят — и все, Зияду конец, Амнону — неприятности. Времена нынче не те, чтобы незаконного араба-работника у себя прятать. Теперь за это, говорят, сажают, а уж штрафы дерут — это точно. Да и вообще удивительно, как это Амнон согласился ему помочь. Правда, пришлось наврать с три короба: мол, дети малые с голоду помирают, мать больна, отец калека, всех братьев поубивали… работа, мол, нужна хоть какая… возьми меня, Амнон, в лавку по старой памяти, сделай благое дело — Всевышний не забудет, все зачтет… Даже слезу пустил для убедительности. Ну и поверил Амнон, старый дурак. Еврея обмануть проще простого, это всякий знает.

Он добрался до стола, прислушался, чиркнул спичкой. Ага, вот и питы, и масло… видать, и впрямь пожалел его Амнон… глупец — он и есть глупец. Боковым зрением Зияд заметил легкое движение в дальнем углу. Он поднял спичку повыше, и сердце у него екнуло. Два пристальных блестящих глаза выцеливали его из-за батареи коробок. Догоревшая спичка обожгла пальцы, и он, паникуя и чертыхаясь, поспешно зажег новую. А!.. Нашел чего пугаться! Это была всего-навсего крыса. Небось, тоже подбиралась к моим питам, а, усатая? Хрен тебе в глаз, а сестре твоей хромой — в задницу! На-ка, получи! Зияд отломил кусок огурца и запустил в угол. Мимо. Крыса даже не шелохнулась. Ну и сиди там, мне-то какое дело. Все равно все питы — мои. Он вытащил из-под цветочного горшка небольшое фаянсовое блюдце, обтер его рукавом, налил масла и начал есть, обмакивая туда питу, с удовольствием чавкая, причмокивая и вытирая все тем же рукавом толстогубый масляный рот.

Было как-то непривычно без бороды и усов, которые пришлось сбрить, чтобы привлекать меньше внимания. Есть в темноте было неудобно, Зияд весь перемазался, и его лицо с крутым низким лбом и сильными челюстями отчетливо лоснилось в слабом лунном отсвете, робко проникающем сквозь крохотную отдушину под потолком. Крыса завистливо смотрела из своего угла, как он доедает последнюю питу. Она была не настолько голодна, чтобы попытаться отвоевать кусок-другой, да и соперник выглядел слишком сильным. Никогда не садись на место того, кто может сказать тебе: встань!

Зиял убежал из дому тринадцати лет — надоело горбатиться на других. Отец говорил: если нет чего желаешь, желай того, что есть. И еще: ушел из дома — потерял уважение. Легко ему было так говорить! Он, отец, был главным в доме, как капитан на судне. А Зияду тоже хотелось стать капитаном. Не ждать же, пока отец помрет… да если и помрет — старших-то братьев — эвон сколько!.. жди, пока до него, до Зияда, очередь дойдет! Нет уж… Вот, к примеру, Марван Хусейни — всего на год старше Зияда, а уже работает в Тель-Авиве, ходит с немалыми деньгами, что твой султан. У Марвана были свои поговорки.