Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Между тем выпущенный на свободу Зенон снова пропал из города, хотя поговаривали, что он обретается где-то поблизости.

Эти события волновали и занимали не только жителей Радолишек. О них узнали и в Людвикове. Госпожа Чинская тут же послала работника к шорнику и сообщила ему, что, хотя она считает отцовское наказание относительно Зенона вполне справедливым, однако ж, стремясь спасти парня, который может окончательно скатиться в болото, решила вернуть мастеру прежние заказы и надеется, что пан Войдылло тоже простит сына.

Но шорник был человеком твердых убеждений. За полученные заказы он поблагодарил, но сообщил, что не собирается менять то, что уже раз было решено, а своего подонка сына видеть больше не желает. И переубедить себя он не позволит.

– Видишь, – говорила потом госпожа Чинская мужу, – видишь, как относится к детям отец, если у него есть принципы и характер.

Господин Станислав притворился, будто не понял намека, и что-то буркнул себе под нос, погружаясь в чтение. А вот госпожа Элеонора пришла к выводу, что из всего этого происшествия можно извлечь педагогические уроки для Лешека, и взялась за писание пространного письма своему единственному сыну с подробным изложением всех событий и множеством дидактических замечаний.

Наверняка это письмо оказало бы на Лешека весьма благотворное влияние, если б он его получил. К сожалению, когда этот шедевр материнской воспитательной науки уже лежал в почтовом вагоне поезда, отправлявшегося в Варшаву, адресат его ворочался с боку на бок в спальном вагоне поезда, который вез его в Людвиково.

А ворочался он и не мог уснуть по той простой причине, что мучился угрызениями совести, которые не удавалось обмануть никакими объяснениями и отговорками. Разумеется, он скучал в доме дяди, как мопс, запертый в ящик, но объективных причин у его скуки не было. Общество там собиралось многочисленное, милое и веселое, непрерывные развлечения отличались разнообразием, женщины были очаровательные, кухня изысканная, погода великолепная. Причина скуки крылась в нем самом. Он попросту тосковал.

Это было глупо и несерьезно, ибо Лешек, человек взрослый и здравомыслящий, тосковал, точно школяр по пансионерке, по той блондиночке из крошечной лавчонки в маленьком городке. Скучал по ней, несмотря на самую действенную убежденность и неопровержимые аргументы, несмотря на всю силу воли и принятые им решения. Ведь он выезжал с твердым намерением выпутаться из сети вздорных сантиментов и паскудных низких последствий, которые из этих сантиментов выросли. Но едва началось его путешествие, как им овладели совсем другие мысли, которые одолевали его, мучили, не давая покоя и отдыха.

Вместо разочарования он испытывал жалость, нежность, сочувствие; воображение рисовало ему фантастические сцены, он видел заплаканную Марысю в объятиях того самозваного рыцаря Собека, а потом перед его глазами вставала она же, осыпаемая бранью и униженная толпой простолюдинов или уезжающая в неведомом направлении… в изношенном пальтишке, смешной провинциальной шляпке, со всем убогим своим скарбом в маленьком старом чемоданчике.

Эта картина было столь отчетливой, что он даже испугался. Сорвался с кровати, упаковал свои вещи, приказал разбудить шофера и отвезти его в Варшаву. Дяде с тетей он оставил письмо, в котором объяснял, что внезапно вспомнил о важном и безотлагательном деле.

Приехав в Варшаву, Лех выяснил, что поезд будет только через два часа. Он бесцельно побрел по Маршалковской, остановился перед витриной ювелирного магазина. И невольно взгляд его остановился на изумительном платиновом кольце с маркизой из бледно-голубых сапфиров.

«Это цвет ее глаз», – с нежностью подумал он и, не раздумывая над тем, что делает, вошел в магазин.

Кольцо оказалось не слишком дорогим, но на его покупку ушли все деньги, остававшиеся у Лешека в кармане после приобретения билета на поезд.

Теперь же, когда ему не спалось, он вынул из кармана пальто коробочку и стал разглядывать кольцо. До сих пор он не сделал Марысе ни одного подарка. Собственно говоря, она вряд ли приняла бы его.

«Приняла бы, – мелькнула у него мысль, – если бы это кольцо было символом обручения».

И вдруг он почувствовал, как у него чаще забилось сердце.

Вытянув руку с колечком, он любовался блеском камней.

– Это и есть обручальное кольцо для нее, – громко сказал Лешек.

Он поднял голову и грозно оглядел купе, точно ждал чьих-то возражений. Но купе было пусто, стены молчали, только занавески легко колыхались в такт движения поезда.