Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

– А-а-а-а-а…

Вдруг на изболевшуюся ногу обрушился сильный удар. Боль оказалось столь страшной, что огнем пронзила его до мозга костей, мышцы свело в смертельной судороге. Перед глазами закружились серебристые точки.

«Умираю», – подумал Василь и провалился в обморок.

Когда же он снова пришел в себя, первым его ощущением был вкус водки во рту. Он чувствовал себя бесконечно слабым. Не мог даже веки приподнять, не понимал, где находится и что с ним случилось. Потом уловил запах табачного дыма и различил шепот. Разговаривали двое. Да, он узнал голоса отца и Антония.

С трудом разлепил веки. Вскоре глаза его привыкли к свету. Напротив на лавке сидел отец и внимательно на него смотрел. Рядом стоял Антоний.

– Глаза открыл, – сказал отец. – Сынок… Василек! Бог милосерден к нам, грешным! Да святится имя Его ныне присно и во веки веков! Сыночек, жив ли ты? Жив?..

– Отчего ж ему не жить, – усмехнувшись, произнес Антоний и подошел к кровати. – Жив и должен выздороветь.

– Это ты мне ноги складывал? – шепотом спросил Василь.

– А как же. И все хорошо получилось. Перелом у тебя был страшный, а тот доктор еще больше все напортил. Но теперь можешь лежать спокойно. Все должно срастись правильно.

– И я буду… буду ходить?..

– Будешь.

– Как все?

– Точно так же.

Веки Василя снова опустились.

– Заснул, – пояснил Антоний. – Пусть спит. Сон придает сил.

Уже через неделю у Василя спала горячка и к нему вернулся аппетит. Вместе с появлением надежды у парня теперь и настроение изменилось. Во время перевязок он кривился от боли, но шутил. Антоний сам ухаживал за ним, а когда на мельнице бывало слишком много работы, за больным приглядывали женщины.

Нельзя было скрыть от них тайну, и поэтому, наверное, весть об операции разошлась по всей округе. То один, то другой знакомец или приятель Василя заглядывал к нему по дороге, чтобы перекинуться парой слов. И любопытствующие бабы приходили, чтобы выведать всю подноготную, надо же им было о чем-то сплетничать. Только Антония все избегали, и если замечали его в комнате больного, то сразу исчезали. Так прошли октябрь, ноябрь, декабрь. В сочельник Рождества Василь стал просить Антония, чтоб тот позволил ему хотя бы попробовать. Но тот только грозно рыкнул:

– Лежи и даже не думай повязок касаться! Я сам скажу, когда можно будет!

И только под конец января он заявил, что пора снимать повязки. При этом хотела присутствовать вся семья, но Антоний никого не впустил. И сам был так взволнован, что у него руки дрожали, когда он бинты разматывал.

Ноги Василя похудели еще сильнее, мышцы на них стали более дряблыми. Но рубцы хорошо зажили, и, что самое важное, исчезли опухоли и искривления.

Антоний осторожно, дюйм за дюймом ощупывал кости сквозь тонкую кожу. При этом он закрыл глаза, точно зрение ему мешало. Наконец вздохнул с облегчением и буркнул:

– Пошевели пальцами… А теперь осторожно ступнями… Болит?..

– Нет, не больно, – задыхаясь от возбуждения, ответил Василь.

– А теперь попробуй согнуть колени…

– Боюсь.

– Ну же, смелей!

Василь исполнил приказ и со слезами на глазах посмотрел на Антония.

– Получилось! Я могу сгибать!

– Подожди только, потихоньку, не надо торопиться. Чуть-чуть приподними эту ногу… вот, а теперь другую…

С усилием, дрожа от волнения всем телом, Василий проделывал те движение, которые ему велели.

– А теперь укройся и лежи. Неделю еще полежишь. Потом начнешь вставать.

– Антоний!

– Что?

– Значит… значит… я… смогу ходить?

– Так же, как и я. Но не сразу. Тебе надо будет заново учиться. Поначалу ты, как дитя малое, не сможешь на ногах устоять.

И это было правдой. Только через две недели после того, как повязки были сняты, Василь смог обойти комнату без палочки. Вот тогда Антоний и созвал в пристройку всю семью. Пришли Прокоп и Агата, а также обе молодые женщины и маленькая Наталка.

Василь сидел на кровати полностью одетый и ждал. Когда все собрались, он поднялся и обошел комнату медленным и слабым, но ровным шагом. Остановился посередине комнаты и рассмеялся.

И тут женщины разразились таким плачем и причитаниями, точно случилось величайшее несчастье. Агата обняла сына, трясясь и дрожа от всхлипываний. У старого Прокопа, стоявшего неподвижно, по усам и бороде текли слезы.

Женщины продолжали попеременно смеяться и плакать, а Прокоп кивнул Антонию.

– Иди за мной.

Они вышли из пристройки, обошли дом и вошли в сени.