Светлана Талан - Надежда

– Я хочу переодеться без посторонних глаз, – заупрямилась я.

– Ну хорошо, хорошо. Пяти минут хватит?

– Вполне, – ответила я.

Как только Андрей Андреевич прикрыл за собой дверь, я бросилась к дискам, огромное количество которых лежало на полке, схватила один из них и включила компьютер.

– Быстрее, ну давай, быстрее! – торопила я его.

На снимках я без труда узнала комнату, в которой прошлый раз меня снимал фотограф. Только теперь там еще стояла кровать, и на ней снимали детское порно. Снимали совсем маленьких девочек. Наверное, им было лет по семь-восемь, но не больше десяти. А рядом с ними расположились дяденьки-увальни. Меня затрясло от негодования, ведь еще свежи были воспоминания детства. Я смотрела, пока не почувствовала, что перед глазами все расплывается, и мне уже стало казаться, что на той злосчастной кровати не незнакомая мне девочка с большими испуганными глазами, а я сама в детстве, и рядом боров-отчим. В ушах отчетливо прозвучало: «Поцелуй своего папочку в губки! Покажи, как ты его любишь». Меня стошнило, и я бы, наверное, вырвала, если бы стук в дверь не вернул меня в реальность.

– Афродита, вы готовы? – услышала я голос фотографа.

– Одну минутку! Молнию заело! – нервно прокричала я и выключила компьютер.

Взяв себя в руки, я положила диск на место и быстро переоделась. Платье было явно коротковато мне, но я уже об этом не думала. Перед глазами стояла девочка с большими глазами. «А может, это я?» – подумала я и крикнула:

– Я готова! Входите!

– Прекрасно! Великолепно! Вы настоящая греческая богиня! – Андрей Андреевич забегал вокруг меня. – Идемте же!

Я прошла в так называемую студию в совершенно нелепом наряде. На мне было платье, обнажавшее спину и одно плечо, а на ногах – мои кроссовки.

– Что делать с обувью? – спросила я извращенца.

– Что у вас на ногах, не имеет значения. Я буду снимать лицо и грудь. Вам говорили, что у вас красивая, хотя и не очень большая грудь?

– Снимайте! – сказала я упавшим голосом.

Андрей Андреевич суетился вокруг меня, давал команды, и я механически выполняла то, что от меня требовалось, а сама думала только о том, чтобы поскорее отсюда уйти, убежать, умчаться куда угодно, лишь бы не слышать его противный голос и не видеть мерзкую рожу.

– Все! На сегодня достаточно! – услышала я долгожданные слова и с облегчением вздохнула.

Фотограф вышел, а я быстренько переоделась и зашла в его кабинет.

– Возьмите. – Он протянул мне деньги. – Это за сегодняшнюю съемку.

– Спасибо. – Я взяла деньги и сунула их в карман.

– Когда мы теперь встретимся? – спросил Андрей Андреевич.

– А когда надо?

– Чем быстрее, тем лучше. Время – деньги.

«На чем же ты, сволочь, их зарабатываешь?» – хотелось мне крикнуть ему в лицо, но я сдержалась и сказала:

– Я буду свободна во вторник в это же время. Вас устроит?

– Чудненько! Только я вас, Павлина, хотел бы попросить об одной услуге.

– О какой? – насторожилась я.

– В следующий раз прихватите с собой паспорт.

– Зачем?

– Мне надо редакции журнала, куда я отправил ваши снимки, переслать по факсу копию вашего паспорта. Что поделаешь, дорогая, везде у нас бюрократия. Так было, так есть и так будет еще долго, пока…

– Хорошо. Я захвачу с собой паспорт. Я устала и хочу отдохнуть. Мне можно идти?

– Да-да. Конечно, – сказал он и посмотрел на меня с явным пренебрежением.

Возможно, мне это показалось.

В коридоре я натолкнулась на лохматую девицу. За руку она вела девочку, которой было лет шесть-семь. Судя по всему, девочка была или бездомной, или из неблагополучной семьи. Об этом говорил ее вид: неухоженная, в грязной курточке.

– До свидания, – кивнула мне лохматая голова, и я заметила, как девица натянуто улыбнулась.

– До свидания, – бросила я и поспешила выйти на улицу, где светило солнце и шалил весенний, молодой и свежий ветер.

Два дня я была в подавленном настроении. Мне хотелось рассказать маме еще об одном отвратительном поступке отчима, о фотографе-извращенце, но ее состояние здоровья меня останавливало. Мне не хотелось сейчас заставлять ее лишний раз волноваться. Об этом можно будет рассказать потом, после операции.

Во мне с новой силой вскипали гнев и ненависть к отчиму, который выставил мою наготу и невинность на всеобщее обозрение, чтобы извращенцы смаковали. Я возненавидела этого фотографа всеми фибрами своей души, и это чувство не давало мне возможности нормально жить, учиться, работать и встречаться с Юрой. И только на третий день я немного совладала со своими чувствами и решила, что о фотографе надо рассказать Юре. Конечно, я пока не могла ему рассказать о своем отчиме, но Андрея Андреевича, этого «творческого человека», надо было срочно остановить, пока он не искалечил жизни другим детям.