Евгений Богданов - Високосный год - Повести

Костя сунул в самовар зажженные лучинки, поставил трубу, помыл руки и только тогда ответил:

— Тебя тоже не шибко балуют вниманием, когда ты балабонишь, — он сел на лавку и посмотрел на гостей, чуть улыбаясь.

— Я — свой человек, местный. Меня всегда могут послушать. Обижаться не приходится, — сказала Ундогина.

— Конечно, надо было прийти, — серьезно признался муж. — Но опять-таки если посмотреть с другой стороны, то нашим парням тема не вполне соответствует. Они народ практический, с машинами дело имеют. Им бы рассказать о новинках в технике. Допустим, о луче лазера… Вот Василий, моторист, интересуется самопроизвольным делением урана. Век такой.

Штихель удовлетворенно хмыкнул, взгляд его встретился с Галиным: «Видите, что я говорил?» Галя подумала, что он привел ее в этот дом неспроста. Ундогина отнесла уснувшего малыша в комнату и, вернувшись, сказала:

— Помните, мы договаривались на совещании, чтобы выяснить запросы населения. Так вот, я закинула словцо дояркам, и они хотят послушать лекции, которые бы учили хорошо и красиво одеваться, детей правильно растить, квартиру уютно обставлять, ну и на медицинские темы желательно. Пришлите нам таких товарищей, которые в этих вопросах сильны…

Галя обещала помочь.

— Вы меня специально затащили в этот дом? — спросила Галя, когда они вышли на улицу.

— Нет, почему же. Попутно. — Штихель присмотрелся в сумерках к мосткам, пошел быстрее. — Вот, пожалуйста, представители совхозной интеллигенции. Он — механик, она — зоотехник. У него — техникум, у нее — институт. Оба прекрасные работники, люди дела. Зачем им Блок? Им подавай луч лазера, современные моды, беседы о гриппе и ангине… Спуститесь с небес поэзии на грешную землю, Галина Антоновна. От стихов о Прекрасной даме к ферме, к полю!

— Я с вами не согласна. Литература — часть эстетики, чувство прекрасного надо воспитывать решительно у всех! А вы не находите, что в наш век техники и рационализма происходит девальвация изящного, огрубление нравов? Оставьте, пожалуйста, ваш наигранный практицизм. В душе вы согласны со мной, не спорьте. Все должны знать, как мы шли от «Слова о полку Игореве» к «Войне и миру», от фресок Рублева и Феофана Грека к полотнам Поленова и Пластова! Как можно без этого?

Штихель покачал головой, но возражать ей не стал, потому что знал: и она права.

Белые северные ночи прошли, но было еще не настолько темно, чтобы не различать дороги. Расплывчато проступали во тьме под ногами тесовые мосточки. Через штакетник свешивались ветки деревьев. Тянуло острым запахом черемухи, уже давно отцветшей, но хранящей этот запах. Одна ветка прохладной ладошкой, будто живая, тронула горячую Галину щеку. Девушке стало приятно и спокойно. Как много значит ласковое прикосновение! Она отвела ветку и негромко стала читать:

— Вот и дом Девятова, — сказал Штихель и, наклонясь, нырнул в низенькую калитку. — Берегите лоб! — предупредил он.

В доме старого учителя было много цветов. Все подоконники занимали кактусы, маргаритки, ноготки, розы и еще какие-то, названия которых Галя не знала. С сочными листьями, с распустившимися диковинными соцветиями — чашечками, бутонами, шапками, подчас мелкие и белые, как тысячелистник. Они были расставлены всюду на самодельных подставках, висели по стенам в пластиковых кашпо.

— А в саду у него маленькая оранжерея с печкой и трубами, — сказал Штихель, когда Девятов вышел хлопотать на кухню. — Воду он подает из колодца ручным насосом. Около ста видов растений. Девятов переписывается со многими цветоводами, достает у них семена. И когда в Петровке какое-нибудь торжество в клубе, свадьба или даже похороны, за цветами идут к нему.

Василий Дмитриевич Девятов вернулся из кухоньки, бережно неся небольшой никелированный самовар, кокетливо украшенный узорным литьем. Самовар утвердился в центре стола на блестящем подносе и стал деликатно попискивать, пуская тоненькие струйки пара.

Хозяин накрывал стол. Движения его были скупы и точны. Он священнодействовал, переставляя с места на место розетки, вазы, тарелки, словно подбирал букет цветов. Он старался найти для каждого предмета единственное, наиболее подходящее место на столе. Как только он налил всем чаю, самовар удовлетворенно пискнул в последний раз и умолк, словно живое, понятливое существо… Василий Дмитриевич подвинул Гале вазу с вареньем.