Евгений Богданов - Високосный год - Повести

Удивительные здесь места! Реки, озера, холмы с ельниками, березняками, осинником. В лугах разнотравье: метлица, душистый колосок, лисохвост, дикий клевер, мышиный горошек. У дорог пастушья сумка да пижма, в низинках, на межах — багульник, иван-чай, по берегам рек таволга. В погожие дни запах стоит плотный и тягучий, такой, что голова от него кружится. Крошечные кузнечики стрекочут негромко, но столь проворно и усердно, будто они одни на земле задают ритм всей жизни.

Живности тут хватает. Оранжевая, пятнистая божья коровка то замрет на глянцевитом листке, то вдруг расправит крылышки — чешуйки и — глядь, уже на другом листке ползет по своей, должно быть, очень важной надобности. Бабочка с пестрыми широкими крыльями — опахалами зигзагами низко порхает над лугом, будто лепесток большого цветка, подхваченный слабым ветром. А шмель! С какой уверенной деловитостью проверяет он каждый цветок, не осталось ли там драгоценного нектара.

Хороши в погожие дни луговые просторы, когда земля цветет в полную силу и все сущее живет на ней в свое удовольствие. Лисицын не раз, оставив на проселке свой газик, отходил в сторону и ложился на траву, раскинув руки и глядя в небо. Закрывал глаза и слушал этих неутомимых кузнецов своего счастья, в грудь ему вливался аромат трав, и голова кружилась, и он словно бы плыл куда-то в сторону. Плыл вместе с Землей по ее орбите.

Шофер Сергей Воронков, заглушив мотор, выглядывал из кабины со снисходительной усмешкой, зная эту привычку Лисицына валяться на траве. «Ну как ребенок. Как пацан…» Сергею тоже хотелось полежать так, но он сдерживался.

А Степан Артемьевич словно бы ощущал всем телом мощную глубинную силу, исходящую от земли. От нее он набирался мудрого спокойствия, и ему казалось, что с нею он теперь может обращаться на «ты». И Нечерноземье в такие минуты не вязалось с шелковистыми травами, акварельно тонкими березами в колках, с бабочками и шмелями в ромашково-лютиковом буйстве.

Так бывало в солнечную погоду где-нибудь в середине лета. Но чаще погода стояла плохая. Север — он Север и есть. Облака, дожди, туманы, холода, ранние заморозки. Все это порядком мешало в работе. И определение «Нечерноземье» уже казалось вполне уместным и точным: помимо не всегда ласковой погоды — скуповатые суглинки и супеси…

Сегодня, проезжая мимо поля, что раскинулось в низине за еловым перелеском, Лисицын велел шоферу остановиться. Сергей затормозил у обочины, где трава была погуще и помягче. Но Степан Артемьевич не собирался на ней лежать… Он вышел из машины и, щурясь от резкого ветра, окинул взглядом поле. Ветер чуть не сорвал с него кепку, и он поглубже нахлобучил ее на голову. Сергей, веселый рыжеватый парень в джинсах и сером пиджачке, тесноватом в плечах, тоже вышел из газика и стал рядом. Лисицын наклонился, сорвал стебелек ячменя, помял его в руке.

— И пересев не помог, — сказал он и прошел дальше по меже, вминая былинки в землю. — Что делать с этим полем?

— Пустить на зеленую подкормку, и точка. Пока стебли не загрубели, — посоветовал Сергей. — Сарафанов всегда так делал: скосят и свезут на ферму коровам.

— Так то Сарафанов! — с неудовольствием продолжал Лисицын. — Зерно нам дано природой для того, чтобы, посеяв его, получить много зерен.

— Вам, конечно, виднее, — сказал шофер. — Но смотрите: колоски мелкие, тощие, больше силы не наберут. Земля взялась коркой.

Лисицын остановился, слушая вкрадчивый шелест недозревших злаков. Почва на участке и в самом деле высохла, потрескалась, хотя жары не было. «Земля сырая, болотина, — размышлял директор. — Известкование не помогло — кислотность высока. Да и посеяли ячмень вынужденно и уже поздно».

В конце прошлого лета тут сеяли рожь, но осень стояла дождливая, слякотная, озими вымокли, пошли под снег неокрепшими, а весной сильно подопрели, и поле пришлось пересевать ячменем. Но и он зачах…

Всю дорогу до центральной усадьбы Лисицын хмурился и недовольно посматривал по сторонам.

Поднявшись по нешироким ступенькам на крыльцо совхозной конторы, Степан Артемьевич заглянул на минутку в бухгалтерию и прошел узким полутемным коридором к себе в кабинет. Несколько раз передвинул кресло, которое никак не хотело становиться на положенное место. Кресло осталось от прежнего директора, вышедшего на пенсию и уехавшего в город к сыну. Старинное, с полумягким сиденьем, оно было неуклюжим с виду, но удобным, и он оставил его в кабинете, хотя оно и не очень вписывалось в новый полированный гарнитур. Теперь оно обиженно скрипнуло под ним, и Лисицын провел руками по лицу, как бы снимая этим жестом усталость. Тут же Степан Артемьевич позвонил управляющему Борковским отделением Каретникову и спросил: