Арина Холина: Пристрастие к неудачникам

Костя протянул руку и сжал пальцами ее загривок.

– Ну зачем? – вдруг смутилась секунду назад гордая и властная Настя.

– Какая же ты зануда… – без раздражения произнес он.

После встречи в Париже миновало два или три года – и тогда Костя объявился в Москве.

– У меня здесь связи, – непонятно сказал он.

– С кем?

– С массой нужных людей.

Костя даже играл в кино. Небольшие роли.

Кинопленка имела странное действие – она не жалела его, нехватка таланта была очевидной, и скованность, и медлительность резали глаз, но отчего-то эти недостатки, унизительные для других, странным образом привлекали. Казалось, будто это такая актерская оригинальность.

Костя часто выходил в свет.

– А что ты думала? – он улыбался снисходительно. – Мне за это платят.

Настя задержалась в паузе, во время которой на ее лице отразились дурные мысли.

– Как… сопровождение?

– Да ну тебя! – фыркал он. – Просто платят. Конечно, все думают, что это привлечет всяких там… женщин.

– О Боже! И сколько за это платят?!

– Косарь. В долларах. Иногда пятьсот, но я тоже соглашаюсь. Десять выходов – прожиточный минимум обеспечен.

Настя недоумевала. Зачем платить Косте, если он не знаменитость? Не настоящая знаменитость. Но она была за него рада.

Позже это деловое предприятие загнулось.

– Поехали в Гоа… – ныл Костя.

– Кость, ну езжай, а?! – взвилась Настя. – Сколько можно? Я тут при чем? Не хочу я в твою мерзкую Индию, там грязно, прыщи и дизентерия!

– Вот чушь! Все там чисто! Не грузи!

Настя сдалась через год.

В самолете летела хмурая и капризная. Они приехали ночью, с трудом нашли такси, поехали, как это обычно случалось с Костей, наугад, их швыряло от одной гостиницы к другой… Настя орала и клялась немедленно купить обратный билет.

Утром Костя принес ей кофе. С интересом глядел, как Настя расставляет по полкам кремы, лосьоны, маски; вытряхивает в ящики лекарства, развешивает одежду…

– Ты всю квартиру перевезла? – спросил он.

– Слушай! – воскликнула она. – Я люблю, чтобы комфорт!

На пляже он протянул ей самокрутку.

– Ни за что! – всполошилась Настя. – У меня паранойя начинается!

Спустя неделю Настя, в малиновых шароварах и в чадре, покупала траву у музыканта из Череповца, которого временно считала интересным и одаренным. От нее пахло кокосовым маслом местного производства, которое нечаянно превратилось и в крем, и в лосьон, и в маску, и даже в лекарство.

По странной причине мир, сузившийся с востока на запад от набережной до кромки моря, а с севера на юг – от холма до спасательной станции, стал вдруг огромным и наполненным такими разными смыслами, что в голове не укладывалось, как можно за долгие годы постичь хотя бы его малую часть.

Настя не покидала бы его год. Или хотя бы месяцев шесть.

Вся ее одежда висела в шкафу нетронутой – на местный эквивалент сотни долларов Настя купила мешок барахла, которое выкидывала, не стирая.

Ей представлялось, что душу, в Москве зачерствевшую от грязи (будто ею мыли полы в автомобильной мастерской, а потом бросили в кусты, где она обветрилась и задубела до того, что можно ножи точить), вдруг отстирали, вывели пятна, обмакнули в ароматное, нежное – и теперь она, чуть влажная, впитывая запахи джунглей, колыхалась на морском ветру.

В Москве она бежала по воде – и нельзя было останавливаться, а здесь обрела почву под ногами.

По истечении второй недели Настя отправила на работу невнятное письмо – и даже не помнила, то ли соврала о желудочной инфекции, то ли потребовала увольнения…

Ей хотелось жить здесь с Костей, и все равно было – чьи деньги, и чтобы каждый день эта праздная рутина, одни и те же события, и восторг, если сегодня на ужин завезли не окуня, а дораду…

Они с Костей с балкона второго этажа смотрели на пляж, качаясь в подвесных плетеных креслах. Костя толкнул ногой ее качалку.

– Ты ни в чем не уверена! Никогда ни в чем не уверена! Что с тобой не так?

– Почему “не так”? В чем ты хочешь, чтобы я была уверена? В чем вообще можно быть уверенным в наши дни?

– А в какие дни надо быть уверенным?

– Костя, чего ты от меня хочешь?

– Ну… Ты всегда говоришь: “Радоваться еще рано”. Потом говоришь: “Столько работы – ужас! Лучше бы я этого не делала”. Зачем чем-то заниматься, если ты даже ни разу не можешь сказать: “Я крутая! Завидуйте!”? – он произнес это с такой страстью, что хотелось за ним повторить.

Вместо этого Настя нахмурилась.