Александр Чудаков - Сборник памяти

Слишком большая безграничная свобода не только невозможна (такого общества не было и не будет), но и не нужна человечеству – как ребенку, который все разобьет и сломает и навредит прежде всего себе.

Антиферромагнетики не имеют собственно магнетизма, а приобретают его только под воздействие поля, в которое помещены. Так же многоразличными смыслами намагничиваются самые обычные слова, оказавшиеся не только в стихе, но и в поле высокохудожественного прозаического текста – такого, как в великих рассказах русской литературы: «Дама с собачкой», «Легкое дыхание».

Историю надо превратить из высоколобой – в популярную прикладную науку – политические деятели всех уровней должны представлять хотя бы отдаленно, результатом чего в прошлом является всякий феномен настоящего.

Необходимость охраны окружающей среды ясна. Но странно, что никогда не ставился вопрос: какую среду сохранять? Какого времени? Возвращать к той, что была 10 тысяч лет назад (засаживать лесом степи юга России, осушать болота Западно-Сибирской низменности), или к той, что была в прошлом веке? А почему не в позапрошлом?

Тургенев – вечный пример негениального классика, слишком нормального, у которого всё как следует, который и существовал как будто для того, чтобы его сравнивали с Толстым, Достоевским, Чеховым.

Нужна ли обществу истина? Так, близка к истине мысль, что всё циклично, что всякая цивилизация, расцвев, увянет. Но насколько плодотворнее для мироощущения конкретного социума, его сиюминутной, каждодневной жизни теория постепенного прогресса, скорее всего совершенно неверная.

Была также затертая обложка, озаглавленная: «К философии истории». В ней ничего не было, кроме одного листочка, на котором вверху было написано: «История человечества, в отличие от природной, не результат каких-либо законов – но явлений, событий, случайно оказавшихся в данном сочетании и последовавших одно за другим, и породивших ту картину, которая имеет видимость осмысленного движения и гордо именуется: Всемирная история». А внизу стояло: «Все сожжено 30 апреля. А. С.»

Потрясающа чрезмерность Гоголя. Какие мощные эффекты. Отец видит удальца и красавца сына во главе вражеской конницы: «Впереди других понесся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели черные волосы из-под медной его шапки». И Тарас убивает такого сына. Тот покорно, как ребенок, принимает смерть от отцовской руки. «Он был и мертвый прекрасен». «Это ты убил его?» – спрашивает подъехавший брат. «Пристально поглядел мертвому в очи Остап». А вскоре уже самого брата пытают на городской площади, и ни крику, ни стону не услышали от него «даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы». И в этой толпе стоял Тарас. Но когда подвели его к последним смертным мукам, «упал он силою и воскликнул в душевной немощи:

– Батько! где ты? Слышишь ли ты?

– Слышу! – раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул».

Нет никакого сомненья: вздрагивает всякий читатель, впервые (да и не впервые) прочитавший эту сцену. Трудно выделиться на фоне произведений современников Гоголя в романтически-ужасном жанре, в которых с живых сдирают кожу; Гоголю это удалось.

Что же сталось с этой чрезмерностью в знаменитом гоголевском так называемом реализме? А ничего. В «Мертвых душах» зеркало показывает «вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку», хозяин в окне лавки выглядывает так, что «издали можно было подумать, что на окне стояло два самовара», индюк величиной с теленка и, напротив, лимон – «ростом не более ореха», есть и непознанное кушанье, «которое очень походило видом на сапоги, намоченные в квасе», и повозка, похожая «на скелет, еще не совсем освободившийся от кожи».

Середина 70-х. Всё тихо. Газету просматриваешь за завтраком за пять минут – событий в стране нет. Не слышно шелеста страниц истории, и кажется, что книга много лет раскрыта на одном и том же развороте. Что всё в спячке. Но это впечатленье обманчиво. Мы живы, мы умнеем. Мы пишем – кто в стол, кто в журналы, но без забора из цитат, без продажи, так что нас не стыдно будет прочесть через двадцать лет.

Человечество – великая само (если угодно – кем-то) регулируемая система. И она не допустит своей гибели. Когда популяция крыс начинает превышать цифру, способную нормально прокормиться, животные начинают умирать от воспаления коры надпочечников, возникающего по невыясненным причинам. Если сейчас умирают от инфаркта в 45, будут умирать в 30. Система может действовать и контрабандно – через разум, используя его как инструмент: позволит открыть возможность планирования пола ребенка, и наступит самая кошмарная эра – мир мужчин. Бойтесь этой могучей силы системы и помогите ей эволюционными средствами, иначе она поможет себе революционными.