Александр Чудаков - Сборник памяти

Оценил высоко; комплименты общие приводить не буду – приведу содержательные… придется кое<-что приводить>, ибо нельзя разр<���ывать> мысль.

…Почему именно эти уровни? Я вовсе не считаю, что они плохи. Но почему, например, нет уровня человека или уровня характера?

( Отчасти под его влиянием в след<���ующей> книге – «Мир Чехова» – я ввел уровень внутреннего мира… )

Вы считаете их замкнутыми, само собою разумеющимися.

У вас полный изоморфизм. Только одно отношение на всех уровнях. Этим вносится в анализируемую структуру бόльшая определенность, гармоничность, чем она на самом деле ей присуща.

Вы доказываете системность; но это же ваша регулятивная идея (в кантовском смысле), из нее вы исходите. Доказывать не надо.

Стремление к ясности не должно быть очень сильным – будет некоторый механицизм.

В реальном творчестве и в отдельном произведении, и в каждом выделимом отрезке текста мы найдем и иные отношения, не только те, что у вас.

Между уровнями никогда нет строгого изоморфизма. Противоборство отдельных уровней пронизывает произведение, противоречия и создают его жизнь.

У Достоевского на одном уровне – полифонич<���еский> роман, а на других – монофонический роман.

Уж на что Достоевский не сатирик – а появляются сатирич<���еские> места.

<���Я: Но у вас все уровни изоморфны!>

– Основной принцип – полифонизм. Но на одних уровнях он проявляется в полной степени, а на других – в неполной. В самой меньшей степени – в композиции. Полностью полифонизм в комп<���озиции> проявился только в «Братьях Карамазовых». А в других – мало чем отличается от неполифонических. «Преступление и наказание» – какой тут полифонизм?

Но я не стал бы в Вашей книге ничего менять, сделав лишь об этом оговорку.

В основе книги – метафизическая и онтологическая идея, что все равноважно, что случайно…

Вы считаете эту картину убедительной.

Важное и неважное смешивается. Но само это разделение сохраняется у него и даже подчеркивается. У Гомера все хороши – и Троя,

и греки. Гомер не делает различий ни между чем. Все хорошо в этом лучшем из миров.

У Чехова – все различается, иначе не будет того эффекта – если не делать различия между главным и неглавным. Эта иерархия существует, и он требует, чтобы мы эту иерархию понимали. Он не показывает ее конкретно – он и так знает: читатель понимает, что у него существенное и несущественное.

Если некто, незнакомый с обывательским мировоззрением, с этой культурой, прочтет Чехова – он не поймет многое. («Тарарабумбия….» и прочие песенки – подумает, что это что-то важное…)

Я: Т. е. Чехов различение, иерархию важного и неважного предполагает известным, не объясняет, что важно, существенно, а что нет, у него это уже как данность, он не размышляет мучительно, как Толстой: а не самое ли важное в жизни тачать сапоги, заниматься физическим трудом и т. п.? Для него это ясно, он хочет показать только, что в жизни это смешано.

<���Да, именно так.> [89]

– Вы раскрыли и показали, что у Чехова все смешано. Отлично различая их и нас заставляя различать, он показывает, что жизнь отбора не делает. Понимая разницу <���иерархию>, он оставляет все как есть.

Вы хорошо показали, что он нарочито смешивает, уравнивает. Но почему? Не потому, что он нашел что-то высшее, какую-то высшую точку зрения, как Гомер, с точки зрения которого высокого и низкого нет. Совсем не так. У Чехова мы остро ощущаем неуместность деталей типа «А жарища в этой Африке…». А у Гомера – одинаковая уместность всего. Белинский где-то приводит пример, что в поединке кто-то из героев поскользнулся на куче помета. Гомер не замечает неуместности, он действительно не видит разницы. Для него есть нечто высшее, есть воля богов; такова его точка зрения.

У Чехова этого, конечно, нет.

Надо было подняться выше обывательских представлений. Но его высший уровень <���сфера идей> очень близок к обывательским представлениям.

Нет другого великого писателя в русской литературе, который так бы стоял на одном уровне со своим читателем.

«Кажется, я не соглашался…» («Выстрел»).

Я не соглашался, кажется, спорил.

Нет выхода из чеховского мира в настоящую жизнь. Может быть, это и правда. А врать он не хотел.