Владимир Шаров - Будьте как дети

В тридцать третьем году посреди его отсидок случился годичный перерыв, и он, вернувшись из Абаканлага, поселился за сто километров от Москвы, в Савелове. Здесь Дуся навещала его уже регулярно – раз, а то и два раза в неделю. Отношения их постепенно восстанавливались. Она, будто несколько лет не исповедовалась и не ходила к причастию, будто сама не была монахиней, заново расчищала себя. Учась, как прежде, быть открытой, нераздельной, слитой с ним, убирала препоны и преграды, ломала изгороди и заборы и с радостью видела, что усилия ненапрасны: то, что их раньше связывало, живо. Это время было для нее почти таким же светлым, что и начало их отношений. Четырнадцать лет назад, молоденькая, наивная, донельзя восторженная, она, готовясь к исповеди, старательно записывала в тетрадку каждый свой грех, то же делала и сейчас, собираясь в Савелово. Как и тогда, если исповедь удавалась, чувствовала облегчение – почти счастье. Тем более что теперь Никодим мало что ставил ей в вину, отпускал прегрешения с видимой радостью.

Первые месяцы, исповедуясь, она обходилась одной собой, если и касалась близких, то мельком, а главное, словно что-то предчувствуя, под разными предлогами не привозила Сережу. Хотя отец Никодим часто о нем спрашивал, говорил, что был бы рад увидеть, какой он теперь. Конечно, она рассказывала, что сын нынешним летом кончает среднюю школу, что воспитывает она его строго и он не похож на большинство сверстников: она понимает, что жизнь предстоит нелегкая, и по возможности закаляет, учит его выдержке и терпению. Ни о семинарии, ни о том, что после ее окончания Сережа собирается принять постриг, Дуся не заговаривала, а чего ждала, чего тянула, не знала и сама.

Вместе с Сережей она приехала в Савелово только 2 июля, когда он уже получил школьный аттестат. Детство было завершено теперь и официально, а на то, что предстоит дальше, и ей и ему казалось, что благословение старца необходимо. К савеловскому паломничеству Дуся готовилась чуть не месяц. Хотела, чтобы Никодим увидел, что Сережа взрослый, серьезный человек, что в нем есть ум, ответственность, воля, которые так просто никому не даются. Понимала, что будет хорошо, если Сережа сам скажет старцу, что иллюзий насчет того, как тяжело сейчас приходится церкви, у него нет, тем не менее, всё обдумав, он другой дороги, кроме духовного поприща, для себя не видит и, прежде чем вступить на этот путь, просит благословения у отца Никодима.

Она не сомневалась, что Никодим, пусть и не без колебаний, Сережин выбор одобрит, не может не одобрить; иногда, будто наяву, в лицах видела весь разговор, могла сказать, кто, что и в каком порядке будет говорить, и у нее получалось, что беседа выйдет долгой, обстоятельной, может быть, им даже придется в Савелове заночевать, однако дело завершится хорошо. Дуся была уже известна как прозорливица, в своих предвидениях обычно не обманывалась, но тут грубо ошиблась. Никодим выслушал ее мрачно, с явным неудовольствием и в ответ без околичностей объявил, что как духовный отец он сейчас не может благословить ее на постриг сына. Наоборот, убежден, что подобный шаг был бы неправилен и Господу неугоден.

По-видимому, продолжать разговор он не желал, вообще считал его законченным, но тут, по словам Дуси, не она, а Сережа стал спрашивать, чем заслужил сегодняшнюю отповедь, и Никодим передумал, согласился объяснить. Вместо зачина сказал, что никого обидеть не хотел, а дальше почти дословно повторил то, что когда-то о нем самом говорил отец Амвросий. Это единодушие старцев было новостью, Дусю оно сильно поразило. Впрочем, Никодим и не скрывал, что изменился.

Сереже и ей он сказал, что после тюрьмы и лагеря на многое смотрит по-иному, к нынешнему их разговору последнее имеет прямое отношение. Они оба должны понять, что, во-первых, клятва, данная десятилетним мальчиком, который мечтает лишь об одном – угодить любимой маме, ничего не значит. Богу подобные обеты не нужны, Он их не ставит ни во что. В таком слове нет свободы, потому что любовь ребенка к матери, его зависимость от нее – та же неволя, и происходящее между ними Господа не касается. В общем, если Сережа, вопреки детскому обету, не примет пострига, ни греха, ни ущерба для его души здесь не будет, Дуся на сей счет может не беспокоиться.

Второе: он, Никодим, определенно против раннего пострига. Конечно, нет правила без исключений, но в данном случае он убежден, что время уходить из мира для Дусиного сына еще не пришло. Сережа не знает жизни, мать воспитывала его, отчаянно боясь греха, в оба глаза следила, как бы он куда не надо не пошел, чего не надо не увидел и не услышал. Он, Никодим, Дусю понимает: она растила сына, мечтая передать его Господу чистым и невинным. Но в том, чтобы отказаться от мира, совсем его не зная, подвига веры нет. Человек должен прийти к Богу, выстояв, преодолев все соблазны. Необходим долгий труд души, лишь в этом случае Сережа сможет помочь людям, которые к нему придут, и для церкви от него будет толк. «Пока же, – продолжал Никодим, обращаясь к Сереже, – багаж у тебя невелик: мать между тобой и миром выстроила стену, и вот ты туда-сюда ходишь вдоль нее, не то что перелезть – боишься заглянуть на другую сторону».