Горан Петрович - Сеансы одновременного чтения

— Я нашел одного студента, говорят, очень способного, он внештатно работает редактором и корректором и согласен исполнить все и не болтать лишнего, начнем с фронтона… — слышал я, как они договаривались.

Однако всего за несколько часов до прибытия молодого человека совершенно неожиданно появилась она, Наталия Димитриевич, с огромным багажом, достойным кругосветного путешествия, в обществе некой Елены, компаньонки для совместного чтения. Сгорбленная, ссохшаяся, с морщинистым лицом, выпирающими суставами, она казалась попавшей в безжалостные тиски постоянно накатывающего прошлого и остановившегося будущего, будущего, которое не имело возможности развиваться, распространяться дальше. Но над всем этим по-прежнему светились ее большие спокойно-зеленые глаза, увеличенные стеклами очков. Конечно, прожитые годы оставили следы и на мне, я сгорбился, кожа моя до последней поры пропиталась свинцовой бледностью, скорее всего я больше не был похож на того юношу, каким был пятьдесят лет назад, но моя любовь оставалась неизменной. Я старался читать рядом с ней, строку за строкой, останавливаясь там, где останавливалась она.

— Порог! — компаньонка помогала ей идти, Наталия двигалась неуверенно, было очевидно, что она не помнит многих слов.

— Трава, обычная свежескошенная трава… — уже в первый день девушка вывела Наталию в французский парк, как раз в тот момент, когда я заканчивал восстановление перголы, уничтоженной варварскими действиями того самого непомерно усердного студента.

— Господи, а я ведь по-прежнему помню этот трагически красный цвет розы, — сказала она спокойно и потом заглянула мне в лицо. — А вы… Не могу вспомнить… Мы с вами раньше встречались…

— Не знаю… Возможно… — промычал я, впервые увидев свое отражение в ее глазах. — Я, знаете, Сретен… Покимица… Смотрю за садом…

— Это так чудесно с вашей стороны… Спасибо вам… Спасибо… — прошептала она, а меня пронзил такой стыд, что не осталось сил рассказать ей, кто действительно стоит перед ней.

В воскресенье Адам Лозанич несколько раз менял свои планы, он то и дело прерывал работу над романом, то собираясь выйти из дома, то снова возвращаясь к переплетенной в сафьян книге. Нет, на этот раз дело было не в желании увидеться в реальности с Еленой, Покимицей или каким-то другим читателем. Рядом с девушкой он провел большую часть вчерашнего дня, составляя ей компанию во время прогулок с госпожой Наталией Димитриевич. Действительно, после смерти профессора Тиосавлевича старая дама оказалась здесь одетой в траур, на ней была шляпа с почти непрозрачной черной вуалью, ее болезненная забывчивость усугубилась, или, может быть, это темная вуаль мешала все более бессвязным словам Наталии пробиться к собеседникам. Вместе с ее компаньонкой Адам пытался помочь ей восполнить нехватку воспоминаний, стараясь сделать для нее не только что-нибудь полезное, но и приятное, например попытаться снова выманить музыку из расстроенных многолетним сквозняком струн. Хотя у него и не было особого таланта, хотя он никогда раньше не держал в руках ни одного музыкального инструмента, молодой человек долго возился с колками, то натягивая, то отпуская струны, проверяя гармонию тонов легким поглаживанием струн подушечками пальцев, правда без особого успеха, пока случайно ни открыл тайну творчества. А все произошло в один момент, просто и слаженно — вздыхая над арфой, Адам встал и распахнул ближайшее окно, восточный ветер проник в комнату и начал осторожно перебирать струны, госпожа Наталия Димитриевич неожиданно подняла голову и после целого дня молчания прошептала:

— Сен-Санс, «Фантазия для арфы».

— Вы что-то сказали? — вздрогнула девушка.

— Я говорю, «Фантазия для арфы»… Камиля Сен-Санса… Я это когда-то слушала… Если не ошибаюсь, в «Манеже»… Еще в детстве… Должно быть, отец меня водил… Это было блестящее выступление… Госпожи Николь Анки-Кастеран, преподавательницы музыкальной школы имени Станковича… Во второй части концерта в сопровождении Оркестра королевской гвардии исполнялись произведения… — взволнованно продолжала старая дама.