Ольга Степнова - Миллиметрин (сборник)

– Надо вызвать врача, чтобы констатировал смерть, – сказал лейтенант.

Стас прошел в комнату, открыл окно. От тошнотворного запаха ему стало плохо. Штор на окне не было. В комнате вообще почти ничего не было. Какой-то деревянный стол, железная койка, заправленная ветхим одеялом, куча тряпья в углу и… ни одного стула.

Стас увидел на столе что-то рыжее, сухое и сморщенное. Он подошел ближе.

Это были обгрызенные и засохшие мандариновые корки.

Мой почтовый ящик – печальный символ моего образа жизни. Рядом с добротными своими соседями, отпираемыми лишь специально предназначенными для этого ключами в значительно бренчащих связках, мой, бедняга, похож на бомжа с вечно пустыми карманами. Газеты попадают в него лишь по редким ошибкам почтальона, а дверца с дыркой на том месте, где у приличных собратьев замок, в давнем ладу с ветром: куда он, туда и она с печальным скрипом. До слез иногда ощущаю свое родство с этой дверцей, у которой нет замка, и нет той связки, в которой бренчит тот единственный ключ…

Сегодня тоже было до слез. Да и ветер очень уж старался, слишком жестоко трепал мою подругу. Я нырнула рукой в привычно пустое чрево ящика и к удивлению своему обнаружила, что оно не пустое. Вытащила открытку – безвкусную, совдеповскую.

«Юля! – было написано там незнакомо прыгающим почерком. – Откликнись, если получишь эту открытку.

Bce у меня прекрасно. Заканчиваю мед, будет красный диплом. Скоро выйду замуж, меня очень любит один человек. Погода стоит такая, такая чудесная. Кругом листья, листья, под ногами, на ветках. Они желтые, красные. Голова кружится от красоты. В одном прекрасном кафе мы с моим молодым человеком очень мило проводим почти каждый вечер. Пьем кофе, едим мороженое. Напиши мне. Софи».

Бред собачий. Софи Лорен, желтые листья, и бедный юноша влюбленный. Как устала я от незначительности происходящего в моей жизни. Если телефонный звонок – то не туда попали, если звонок в дверь – то снимать показания со счетчика, если раз в году мой почтовый ящик разродится корреспонденцией, то это открыточка с бредовым текстом и ничего не говорящей мне подписью.

– Нy, почему, – спросила я как-то одного своего знакомого, глядя в ночное небо на снижающийся, конвульсивно мигающий красным самолет, – почему другим попадаются в небе летающие тарелки, а мне только самолеты?

– Ты несчастливая, – ответил он. Щипнул меня за что-то нематериальное.

Впрочем, обратный адрес мне кое-что разъяснил. В этом городе, затерянном на краю света в прямом смысле слова, я провела свое детство и юность. (Десятилетнее проживание на «краю света» поселило во мне множество комплексов, от которых я и по сей день не могу избавиться.) Значит, эта вычурная Софи – какая-то подруга детства. Но не было у меня подруг с таким именем. Про открытку я забыла.

Она вывалилась из бумажного хлама спустя несколько лет. Мельком просмотрев текст, я все вспомнила и поразилась: как сразу не поняла я, что написала это Соня, Сонька Колесниченко, бывшая объектом для насмешек всех, кто ее знал, и моих в том числе. Я дружила с ней. Стеснялась этой дружбы, скрывала ее от подруг, но что-то тянуло нас друг к другу, впрочем, может быть, тянуло только меня.

… Это был город приезжих. Город шахтеров и номенклатурных работников, родившийся в конце шестидесятых, и, несмотря на свою оторванность познавший все прелести воинствующе развитого социализма. «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть!» Слова пролетарского поэта были вычертаны на щите, а щит тот вкопан на том месте, которое местные жители обходили стороной, не селясь здесь, называя его «долиной смерти». Но социализм победил и в долине смерти. Город медленно вставал, мощно напирая своими каменными боками на вечную, древнюю степь.

Проспект Строителей – так назвали главную улицу города. Как и положено, на главной улице теснились, соперничали друг с другом в размерах, обилии красного цвета и идеологической выдержанности лозунги: «Народ и партия едины!», «Решения съезда в жизнь!», «Воля партии – воля народа!» и прочие вариации на тему партии и народа. Как и положено, на главной улице подпирали боками друг друга горком, исполком, военкомат, редакция газеты «Слава труду» и дощатое сооружение красного цвета, напоминающее катафалк – трибуна, в дни пролетарских праздников лоснящаяся кожей и каракулем, сверкающая погонами, звездами и орденами. Пролетариат, шагая строем в светлое будущее, кричал «Урa!» и обменивался с обитателями катафалка дружественными помахиваниями свободных от держания транспарантов конечностей.