Юрий Рытхэу: Чукотский анекдот

Один только Иван Кутегин сидел на вершине утеса Еппына, откуда открывался широкий вид на северную горловину Берингова пролива, и обозревал в мощный бинокль морской горизонт. Он уютно устроился на одном из двух совершенно одинаковых валунов, покрытых замшелой шершавой коркой со следами звериных когтей, словно кто-то пытался расцарапать поверхность. Из рассказов стариков Иван Кутегин знал, что именно на этом месте был похоронен знаменитый улакский шаман Млеткын, который чуть ли не на следующий день после похорон бесследно исчез.

Кутегин был в Улаке одним из самых заинтересованных в визите американских туристов. Он загодя приготовил довольно большую коллекцию сувениров на продажу и собирался выручить не одну сотню долларов. Конечно, трудно будет сделать это тайком от властей. Что касается главы сельской администрации и директора косторезной мастерской, куда формально был приписан мастер, это не заботило его. Особенно он опасался Дудыкина и Талигура.

Спустившись на улицу, Кутегин направился к толпе возле сельского совета и громко объявил:

— Пароход идет!

Когда-то эти слова значили многое для улакца. Все повое приходило сюда с моря, сначала на парусных судах, а потом на пароходах. Тот, кто первым приносил весть о приближении парохода, гордился этим. У пограничной заставы стояла вышка, и на вознесенной над землей площадке топтался одетый в камуфляжный ватник часовой. Но ему при всем желании не увидеть приближающийся корабль, потому что вышка была поставлена так, что главным полем обзора было само селение, а не государственная граница, закрытая скалистым утесом. И впрямь улакские пограничники в основном смотрели за местным населением, для которого в недрах советских бюрократических учреждений рождались всякого рода запреты с тем, чтобы как-то занять изнывавших от безделья стражей. За три четверти века был лишь один перебежчик, да и то не американец, а мексиканец, искатель приключений, человек, как оказалось, не совсем нормальный. Да в начале семидесятых два кочегара из районной котельной в Кытрыне по пьянке попали в бурю на резиновой лодке и были вынесены течением на мыс принца Уэльского. Зато улакцы то и дело нарушали пограничные правила. То неправильно оформляли пропуск, то не успевали и выходили в погоню за морским зверем без необходимой бумажки.

Особенно усердствовали стражи государственной границы в проверке паспортов приезжающих и отъезжающих. Они могли знать человека в лицо, даже выпивать с ним, но непременно проверяли у него паспорт. Улакский охотник мог выйти в море или в тундру без патронов, но ни в коем случае без паспорта. При отсутствии документа он считался нарушителем государственной границы и подвергался наказанию.

Солдаты сегодня были в парадной форме, сапоги блестели. По приказу начальника пограничной заставы встречающие стояли на гребне галечной гряды, самые выгодные места заняли телевизионщики со своей аппаратурой.

Боротоева стояла с американским флагом, а рядом примостился Михаил Амос, успевший глотнуть из заветной бутылки и поэтому важный и веселый.

Лайнер медленно приближался к берегу, как бы ощупью, стараясь не наткнуться на прибрежную мель. Иван Кутегин видел в бинокль сгрудившихся у борта пассажиров в ярких куртках, обвешанных фото- и видеоаппаратурой. Рядом примостился Аркадий Пестеров, бывший директор косторезной мастерской, выпускник Въэнского педагогического училища и Хабаровской партийной школы.

Пестерова исключили из партии «за потерю идеологической бдительности». Ему вменили в вину, что он уж очень восторженно принимал музыканта, который, как оказалось, тогда, в начале семидесятых, находился «под колпаком» КГБ. Да и приехал Ростропович в Улак, как намекнули «компетентные органы», чтобы сбежать через Берингов пролив в Америку. Смещенный с главных постов, Пестеров какое-то время занимал в совхозе должность инженера по промыслам, совмещая эту деятельность с пьянством. И вот уже много лет он не трезвел, не приходил в себя. Кутегин его за это немного презирал. Сам Иван бросил пить самостоятельно, отказавшись лечиться по методике доктора Шичко. Чтобы убедиться в пагубности этой дурной привычки, достаточно было взглянуть на испитое, бледное, небритое лицо Пестерова, да и на большинство улакцев, щедро подпаиваемых продукцией сельского доктора. Однако при этом Пестеров пользовался в Улаке большим уважением, чем глава сельской администрации Михаил Амос. Бывший директор косторезной мастерской хорошо знал законы, но, главное, находился в силу своей пагубной привычки в постоянной оппозиции к власти и демонстративно не ходил ни на какие выборы, заявляя, что все это надувательство и обман народа. Власти демонстративно презирали Пестерова, но и побаивались его. Дудыкин издали посматривал на него и настороженно думал, как бы чего этакого не сотворил этот чистокровный чукча, взявший в свое время русскую фамилию своей первой жены вместо исконной — Тынавуквутагин.