Джулиан Барнс: Метроланд

A noir, Е blanc, I rouge…?[146] А — черная, Е — белая, И — красная… (фр.) Надо платить по счетам, как говорит Оден.

Вчера ночью Эми проснулась и принялась тихонько кряхтеть. Марион тут же зашевелилась, но я погладил ее по плечу, и она снова заснула.

— Спи, я сам посмотрю.

Я встал с постели и пошел к двери, которую мы всегда оставляем открытой, чтобы слышать, если Эми проснется. Мне было сонно и тепло: хорошо, что у нас повсюду лежат ковры, что в доме центральное отопление и двойные рамы на окнах. Мне стало чуть ли не стыдно за такую изнеженность и любовь к комфорту; но потом я подумал — а почему мне должно быть стыдно?!

Когда я добрался до комнаты Эми, она успокоилась и замолчала. Я немного встревожился. Я боюсь за нее, когда она кричит. И когда молчит, тоже боюсь. Может, именно поэтому ты мысленно восхваляешь центральное отопление.

Но она дышала нормально и лежала вполне удобно. Я машинально поправил ее одеяльце и спустился вниз; спать расхотелось совсем. В гостиной я вытряхнул пепельницу и пододвинул диван к стене, небрежно подтолкнув его босой ногой (и усмехнувшись про себя: спасибо колесикам в ножках). Потом прошел в коридор, взглянул на решетчатый почтовый ящик на двери («Комната 101», так я всегда называл его про себя) и пошел на кухню. Босым ногам было тепло на пробковой плитке — даже теплее, чем на ковре. Я взгромоздился на барный табурет — с высокими ножками и низкой спинкой — и, легонько покачиваясь на двух ножках, по-хозяйски огляделся.

Оранжевый свет уличного фонаря, сочившийся сквозь молодые ели в передней части сада, мягко освещал прихожую, кухню и спальню Эми. Ей нравился этот спокойный ночной свет; и она засыпает гораздо лучше, когда шторы раздвинуты. Если она просыпается ночью и в комнате нет этого оранжевого свечения (фонарь автоматически выключается в два часа ночи), она капризничает и плачет.

В одной пижаме я сидел на барном табурете и раскачивался на двух ножках, держась за металлический край раковины. Мне очень нравилось, что я могу вот так вот качаться на стуле и не терять равновесия. И мне нравилось смотреть на чистую и сухую металлическую поверхность кухонной раковины. Я чуть сместился в сторону и перекрутился на одной ножке, крепко держась за край раковины одной рукой; потом отвел вторую руку назад и взялся за раковину уже обеими руками. Теперь я сидел спиной к окну и лицом ко всей кухне. Стол с чистой посудой, уже расставленной к завтраку; ряд чашек на крючках над разделочной стойкой; сочные луковицы тускло поблескивают в корзине, подвешенной на стене. Все аккуратно, все чисто, все на своих местах. И все пронизано странной жизнью. Ложка у моей глубокой тарелки дает все основания предполагать, что на завтрак будет грейпфрут, уже нарезанный, посыпанный сахаром и убранный до утра в холодильник. Сахар на срезах уже пропитался соком и превратился в мягкую корочку. Вещи содержат в себе отсутствующих людей. Плакат на стене с изображением замка Комбо (где вырос Шатобриан) — напоминание об отпуске четырехлетней давности. Дюжина стаканов на полке подразумевает десяток друзей, которые бывают у нас в гостях. Бутылочка с соской на навесном шкафчике дожидается второго ребенка. На полу рядом с буфетом — пластмассовый чемоданчик с яркой наклейкой с изображением льва, которую мы купили, потому что она очень понравилась Эми.

Я опять развернулся на табурете и уставился в окно, ощущая какое-то странное успокоение. В оранжевом свете уличного фонаря полоски на моей пижаме казались коричневыми. Я не смог вспомнить, какого они цвета на самом деле: у меня несколько полосатых пижам, все — с одинаковыми по ширине полосками разного цвета, и все эти цвета казались коричневым в оранжевом свете фонаря. Пару минут я размышлял над этим явлением, но так ничего и не надумал. Я где-то читал, что электрический свет, если источник расположен достаточно близко от наблюдателя, затмевает даже свет полной луны; но луна все равно продолжает светить; и все это вместе символизирует… ну, что-то оно обязательно символизирует. Но я не стал об этом задумываться; бесполезное это занятие — придавать вещам смысл и значение, которых в них нет.

Я еще пару минут посмотрел на фонарь за окном, светивший сквозь завесу еловых веток. Время близилось к двум ночи. Фонарь погас, но у меня перед глазами осталось яркое сине-зеленое пятно в форме ромба. Я продолжал смотреть: пятно постепенно бледнело и вот исчезло совсем.