Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Обратно, от границы до отеля, мы ехали вечером, почти ночью. Рядом остановился микроавтобус, из салонного мрака мужской голос: «Taxi!». Усталые, мы ввалились в салон, рухнули на сиденья рядом с водителем. Оказывается, салон пуст, мы единственные пассажиры. Мы разглядели шофёра, внешний вид которого сразу навеял ассоциации: «басмач», «душман», «разбойник»… Это был типичный бедуин, начиная от чалмы над заросшим лицом, заканчивая обувью, выглядывающей из-под длинного рубища, похожего на платье. Как можно в таком одеянии управлять автомобилем? Но бедуин чувствовал себя уверенно: ехал быстро, не сбавляя скорости на искривлениях дороги. Мы услышали от него три фразы — «From Israel?», «Comeback?», «Three dollars». В кабине полумрак, за окном темень, как будто улетели в тартарары все строения, попадавшиеся на нашем вчерашнем пути, или всё по команде погасило свет. Я огладывался, сквозь заднее и боковое стекло — та же ночь, что и впереди, только угадывались близкие горы, слабо отражающие каменными пластинами неведомо откуда струящийся свет. В итоге я понял, где спасительный источник — это берег страны Иордания, весь в огненных точках, доносил сюда на излете остатки своих электрических солнц.

Потом Марина призналась, что перетрусила, хотя поначалу, когда садилась в машину, ей казалось, что настолько устала от напряжения, он свалившейся беды, что сил уже нет ни на какие эмоции — ни на радость, ни на злость, ни на трусость. Как же она ошибалась в способностях своей души! Она вся сконцентрировалась, напружинилась, память восстала, загудела воспоминаниями — из прочитанного в газетах, книгах, из виденного по Ти-Ви, выхваченного из Интернета, все ужасы афганской и чеченской войн, заложники, насилие, беспомощную униженность и торжество злодеев. Злодейство будет оправдано: высокой целью, борьбой за справедливость, независимость, свободу от тирана. А как же! Как всегда и везде, где свят освободительный террор. Тебя убьют, а меня возьмут в заложницы, сначала в гейши, потом в товар для выкупа, выкуп пойдет на благое дело, на нужды революции, и мне предстоит испытать доселе неведомые чувства, сильнейшие, разрушительные, после чего лучше не жить, а если жить, то только для того, чтобы поведать миру ужас ада, полагающийся многим за дела земные, — но и это не конечная цель! А конечная — заставить человечество одуматься, остановиться, воспротивиться насилию!.. И так далее, глупость, я закрывал глаза, слушая этот бред, это словесное чудовище, рожденное страхом. Хотя вряд ли чувства, испытанные ею в ночном авто, управляемом лихим бедуинским разбойником, можно назвать обыкновенным, сиюминутным страхом. Наверное, это был какой-то суммарный сгусток эмоций, результирующий всю ее беспутную жизнь.

Вскоре показались более ясные, интенсивные огни, замелькавшие между холмистыми преградами неровного берега, они зажили внизу, успокаивая мир, низводя злодея до обыкновенного сына пустыни, до простого египетского таксиста, а конкретную трагедию с матерью — до конкретной заботы, с которой жить и которую переживать.

Сын пустыни без улыбки взял деньги, махнул рукой, лихо, почти на месте, со свистом шин, развернулся на площадке перед отелем, и умчался обратно в сторону границы. «Орел степной, казак лихой!»

Марина из аэропорта звонила Пан директору, страшно и грязно ругалась, обещала его убить, выцарапать глаза и т. д.

— Ты думаешь, у тебя все схвачено! Милиция-полиция, гад, я тебя!.. У меня пистолет! Да, да, я купила! Я убью тебя вместе с твоим корейцем, который стрелял в нас, который задавил маму! Сволочь! Ненавижу!..

Я некстати вспоминал Максимку. Позавчера мы разговаривали с ним. Арапчонок вдруг заторопился, провожая взглядом двух прогуливающихся по берегу бледнокожих девчонок:

— Я ухожу, до свидания.

— Ты нас покидаешь, Максимка? — Марина сделала вид, что обижается. — К девчонкам, наверное, побежал.

— Нет, — вдруг потупившись, возразил арапчонок, — милица!.. Милица мне надо.

— В милицию? — воскликнула Марина. — Откуда у вас тут милиция?

Максимка не понимал вопроса. А мы не понимали, причем тут милиция. Пока он не сложил ладони лодочкой и не закатил глаза под лоб.

— Ах, молиться тебе надо! — догадалась Марина. — Ну иди, молись, ловелас.

Максимка зашагал прочь.

— Жених! — крикнула Марина вслед и захлопала в ладоши.

Максимка обернулся и кивнул.

В самолете Марину рвало, выворачивало наизнанку. В минуты успокоения она лежала с закрытыми глазами и поглаживала живот. Иногда пальцы двигались к промежности, она с особой силой давила там и тогда постанывала.