Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Дважды мы спускались к морю и шли прямо по мокрому песку, где нам попадались временами зачатки цивилизации, временами — ее остатки.

Совершенно вдруг на стороне гор, в самой близи дороги безобразно выросли, что называется, осколки былой роскоши. Судя по всему, это побоище было когда-то рестораном, от которого остались руины: площадка с грудами кирпича и бетонных обломков, а в центре этого бедствия и разрухи — огромный веселый, улыбающийся кок. Фигура, получается, была из крепкого материала (так хорошо она сохранилась), — белый кухонный костюм, на голове огромный поварской убор, похожий на чалму, переделанную под европейский колпак; фартук и штаны в крупную продольную полоску, красное с белым. Кок был похож на снеговика, которого лепят дети в российских дворах и которого Максимке ни за что не угадать в заиндевевшей «караганде» холодильника. Рядом росла тройка пыльных деревьев, бывших когда-то украшением ресторанного двора. Кругом колючие кусты пустынных растений, в их иголках застрял разнообразный мусор — куски бумаги, лоскутки выцветшей материи, ошметки пластиковых пакетов. В центре это кладбища, маленьким знойным вихриком, гулял мелкий мусор, танцевал грязный полиэтиленовый пакет — падал, скрепя, тащился по земле, пытался подлететь и опять падал, и все по кругу и по кругу, без устали. При том что на море, в сотне метров, как всегда, штиль. Повар протягивал поднос и улыбался, приглашал на завтрак, обед, ужин, вкусить от заведения в пустыне.

— Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда! — продекламировала Марина нехитрую истину; а мне вспомнился прадед, рассказывающий про гражданскую войну — и в этом отрывочном повествовании, из детства, когда многое просто записывается «на магнитофон», а уже потом осознается с такой поразительной ясностью, как будто понимал это с самого момента осязания себя в этом мире, — простая фраза, обращенная от одного человека другому: иди в повара, белые-красные, друг друга убивают, а все хотят кушать.

Недалеко, на возвышенности, скромно примостилось жилище бедуинов: несколько строений, напоминавших шалаш без стен, оттуда выходил высокий худой человек, в белой одежде до пят, на голове белая чалма. Впечатление, что бедуин, надев выходное платье, отправлялся в город, возможно, так оно и было — сейчас поймает такси.

Затем попалась группа бедно одетых людей, мы поняли, что это тоже бедуины — по их взглядам, независимым, несентиментальным, даже вызывающим. Они рыли траншею вдоль обочины. Мы с опаской приближались к ним, но другой дороги не было. Так часто бывает: боишься, но продолжаешь двигаться к своей, возможно, проблеме, может быть, существенной, не в силах сделать другого, демонстративно обратного движения (например, развернувшись, убежать), чтобы не выглядеть непонятым, смешным. Этим часто пользуются различного рода злодеи — жулики, аферисты, а чаще просто люди, мастера психологии, извлекающие личную выгоду из «совестливости» и даже, как ни парадоксально, из «гордости» других людей. Мы поравнялись со строителями, они смотрели на нас хмуро и насмешливо. Я, как можно доброжелательнее, крикнул им «Салям алейкум» — получилось преувеличенно громко, что выдавало мое волнение, которое они верно оценили, в их мимике появилась угрюмая снисходительность. Но они больше смотрели на Марину, что было вполне понятно: красавица-иноземка, при ней один хилый спутник, а их, хозяев этой земли, много, кругом пустыня. «Настоящие» арабы должны были с радостью ответить: «Ва аллейкум ассалям!», — бедуины же что-то насмешливо прожевали, получилось что-то «Бду-блям-бду!..» Мы быстро уходили, я боролся с собой, чтобы еще не прибавить шагу, они галдели и похохатывали вслед.

Вот он наконец, borderline.

— Оружие, наркотики есть? — это выкрикнул молодой израильтянин с автоматом, обращаясь к череде желающих пересечь границу, и, уверенный в отрицательном ответе, традиционно имеющем форму молчания, повернулся, чтобы идти дальше, по заведенному ритуалу.

— Есть! — куражась, выкрикнула Марина, засмеялась, поворачивая голову направо и налево, приглашая к веселью попутчиков, но осеклась, когда парень остановился, повернулся всем телом, и сделал шаг в нашу сторону, поправляя автомат.

Эти глаза не приемлют шуток.

Марина продолжала улыбаться. Но уже виновато, всем видом показывая, что пошутила. Солдат отвернулся и быстро пошел дальше.

— Вы так, девушка, не шутИте! — очень серьезно и даже сердито произнес пожилой человек, сухопарый, бледнокожий, с безволосым крапчатым черепом, смешно пожевывая толстыми губами. — Здесь война, стреляют.