Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Мы, «сумасшедшие, идиоты», вышли на остановке, распрощались с водителем, гидом и соседями, к которым уже успели привыкнуть (присмотреться).

Марина озиралась, ища транспорт, идущий к границе с Египтом. Красивая, все-таки, бестия, даже когда злит меня. Сейчас как дал бы ей в ухо! Наверное, если бы ее в юности хотя бы один раз хорошенько отхлестали или в зрелости она напоролась бы на какого-нибудь драчуна, который выбил бы из нее дурь, то… Но как ударить такую! В этом всё дело: таких бросают, но не бьют. Даже когда эти «красавицы» делают совершенную глупость, дурость. Вон, двигается нервно, аж подпрыгивает, как пантера от валерьянки, колышется умопомрачительный бюст, сейчас из блузки выпрыгнут два сахарных кокоса и покатятся по асфальту. А я, как и положено сладкоежке-идиоту, попрыгаю следом. Ага, распаляюсь, возможно, в отеле заеду в ухо.

Опаньки, кое-что вспомнил, последняя, «соломинковая» надежда. Я запустил руку ей за спину, потрогал сквозь тонкую ткань тугие хлястики лифчика.

— Ты что? — она злится, аж оскалилась, бешеная мурка. — Нашел время!

Я продолжаю щупать. Она отпрыгивает, ахает, в глазах ужас и восторг. Как зараженная моими движениями, начинает сама зондировать обеими руками грудь. Нашла, эврика!

— Как я могла забыть! — она запрокинула лицо, радостно завыла в небо: — О-о, безголовая! Вот дурная привычка, когда ответственная ситуация, перепрятывать. Мамочка родная! Мне надо лечиться, у меня совсем нет памяти!

Она целовала вынутый из лифчика сплющенный многострадальный кокон, долго держала его в кулачке, потом все же положила драгоценность в сумочку, в самый дальний кармашек, затянула все зипперы, щелкнула всеми кнопками.

— Тиха украинская ночь, но сало нужно перепрятать! — мурлычу я в горячее ушко мурки, ей щекотно, она счастливо смеется. Как мало бывает достаточно для счастья — кокон в сумочке, домик, свитый червяком. И что я, злодей, мог планировать относительно этого перламутрового смешного ушка!

В одном из лифчиков у нее — маленький кармашек, сбоку, устроен так, уверяет Марина, что не мешает движениям, а вложенный туда предметик совсем не «чувствуется». Наверное, для бабушек, прятать «рупь». Но Марина уверяет, что это для какого-нибудь ключика, так ей сказали в магазине. «У вас же в плавках бывают такие кармашки!» Смех. Но ее склероз прогрессирует, что правда то правда.

Мы опять едем, куда ехали, — в Иерусалим. Она беспрестанно говорит и беспрестанно целует меня. Философствует, глядя в окно:

— Пустыня, пустыня! Я не знала, что Израиль — это пустыня. Я вот думаю, как можно, допустим, после России полюбить вот это… вот такое. Пустынное, жаркое, засушливое. А ведь любят, а ведь можно!

Равнины сменяются горами, такими же, как в Табе. А вот пробегает мимо окон рукотворный пальмовый лес…

Говорит гид — женщина средних лет, коренная петербурженка, приехавшая сюда в девяностых годах предыдущего столетия, и ни разу с тех пор не бывавшая на Родине, где у нее родители и множество других родственников. Хотите домой? — спрашивают ее беспардонные сердобольные земляки-туристы. Все ко мне сюда приезжают, — отвечает уклончиво гидиша, привычно улыбаясь. Иногда особенно оживает, не когда шутит сама заготовленными каламбурами, а реагирует на юмор полных сил туристов.

Мы въезжаем в Иерусалим.

— Наконец-то сбылось! — шепчет Марина. — Я тебе так благодарна. Мне кажется, это должно быть как-то необычно. Должно быть какое-то чудесное сияние, божественная музыка. Святая земля! — Спрашивает у гидиши: — А когда будем у Стены?

— Будем, будем, — успокаивает петербурженка, — всему своё время.

— Обещай не волноваться, — прошу я, — тебе нельзя.

— Да? — удивляется она, — а тебе можно?

— Мы уедем с тобой… допустим, в Москву, и заживём спокойно. А хочешь, в Кисловодск, там хороший, здоровый климат…

Я бормочу, а она только кивает, — она меня не слышит, вся во власти долгожданного момента.

Остановился автобус. Мы ступили на Святую землю. «Все дороги ведут в Иерусалим!» — вот они и привели. Заиграла музыка, очень кстати, «Лунная соната» — как специально. «Это мама!» — кричит мне Марина, долго вынимая телефон из сумочки.

— Кто это? Дядя?!.. Что? Нет, я в порядке, говори. Говори! Какой мотоцикл? Возле какого? Нашего? Ах!.. Тяжелое? Да, срочно, конечно, срочно!

Она держится за живот, морщится, ищет опоры, и находит ее в моей руке.

— Маму сбил мотоцикл! У нас во дворе! Тяжёлое… Надо возвращаться.

Мы на такси возвращаемся в бордерлайну, откуда пришли на эту землю.