Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Он продолжил без всякого перехода:

— Кажется, в прошлой жизни я был актером. Я в молодости стеснялся лицедействовать, а теперь, в эпоху Интернета, можно оттянуться. Я повторяюсь? Да, я повторяюсь. Возраст, склероз… Звоните, пишите!..

Мы вышли из отеля, поднялись по широкой гранитной лестнице, ведущей прямо от пляжа к раскаленной асфальтовой дороге, пахнущей нефтью. Налево — в сторону африканского континента, через Суэцкий канал, Нил, Каир. Направо — borderline, Израиль.

Какое-то время стоим, будто раздумываем, куда идти. Мимо проезжают редкие машины. Половина из них — с военными, сидящими на открытых кузовах. Почти каждое авто сигналит: водители добродушно машут, улыбаются, некоторые притормаживают: «Taxi?» — и, получив отрицательный ответ, уезжают.

Мы идем к границе пешком. Асфальтовая, вихляющая в стороны дорога с неширокими обочинами. Левая обочина — обыкновенная каменистая полоса, ограниченная горной пустыней. Правая — с пешеходной лентой, местами облагороженная бордюром, за которым, под обрывом, берег залива с редкими постройками.

Вот на берегу показался небольшой военный лагерь со «скворечником» — наблюдательной вышкой с часовым. Нам сверху видно все скудное устройство огороженной базы: небольшие здания, плац, спортивная площадка. На площадке — военные (половина белых, половина черных), большие и медленные как непугливые лоси в заповеднике, встав в большой круг, играют в сонный, ленивый волейбол. Кажется, это «миротворцы». Наверное, это всё, чем они здесь занимаются. Ну и хорошо.

Мнится, что Марина слишком долго и как-то по-особенному смотрит в сторону поста. Смутно улыбается. Наверное, представляет вместо меня какого-нибудь лося, и влюбляется в него — быстро, мгновениями. Это нормально.

Она без устали фотографирует все, что попадается на пути.

Через полчаса пути нас стала догонять… песня. Мы увидели двух людей, высокого мужчину и миниатюрную женщину, идущих вслед за нами, расстояние между нами быстро сокращалось.

Они шли и при этом бодро, вернее, бодрясь, пели; песня была допингом, наверное, уже долгого пути по солнечной пустыне. Они были похожи на представителей местного народа, смуглые лица (девушка в свободных черных шароварах, полностью закрывающих ноги, в «арабском» платке, мужчина ничем особенным не выделялся — джинсы, красная футболка, высокий рюкзак за крепкими плечами). Если это арабы, то нездешние — в глазах и осанке читалась иная, более свободная, раскованная цивилизация.

— Hi! — крикнула девушка еще издали, когда расстояние стало достаточным для того, чтобы наши глаза встретились.

— Hi! Hi! — бодро, в лад с их радостной, доброжелательной мимикой, ответили мы.

— Where are you from? — почти выкрикнула девушка.

— Россия! — гордо ответил я, невольно выпрямляясь, заряжаясь особым чувством — причастности к чему-то непроговариваемо великому — вероятно к Пушкину, Толстому, Чайковскому, Суворову, Гагарину и еще много к кому и к чему (не перечислить и не представить). Знакомое всем состояние. После него у меня всегда горьковато-грустное послевкусие — от осознания мизерности этой самой причастности к державно-национальному величию, которым только что загордился…

— France! — с такой же, подобной моей торжественностью и прежней радостью выкрикнула девушка и неожиданно протянула, будто выкинула, мне ладошку для пожатия. Ладошка оказалась маленькой, влажной, пожатие случилось кратким, но со стороны француженки очень крепким — скромно, достойно, искренне и бесстрашно. Я мгновенно влюбился в такую маленькую, африкано-азиатскую, ненаполеоновскую, смуглую Францию, с живыми блестящими, черными как угольки глазами, во влажную ладошку, — и покраснел, убоявшись, что Марина заметит мое безгрешное увлечение, мой эстетический восторг.

Фотографировались: мы их — «французским» фотоаппаратом, они нас, соответственно, — нашей камерой. Потом по трое, в разных вариантах, — четвертый фотограф.

— Bye! — крикнула француженка, и они пошли дальше, как и мы, к границе, обогнав нас, ведь они молоды, у них больше сил, у него мощные сухие мускулы, у нее сильная влажная ладошка. Отойдя от нас на приличное расстояние, они снова запели.

Иосиф говорил, что отель, где мы живем, это бывшие израильские казармы, позже арабами переделанные под гостиничные апартаменты. Жалко было разрушать такое добро, оно пригодилось, когда наступила курортная эпоха, и побережье Красного моря, распробованное туристами, стало сулить большие выгоды бизнесу и стране. К казармам пристроили все необходимое — ресторан, административное здание, бассейн, получился отель не хуже прочих на побережье. Если, конечно, не считать европейскую роскошь непременным и единственным благом для отдыхающих. Не случайно, есть Шарм-эль-Шейх, Хургада, но есть и совсем аскетичные отели, если таковыми можно назвать курортные территории, где отдыхающему предоставляют строения целиком из растительной достопримечательности здешних мест — жердей неизвестного происхождения и пальмовых стеблей. Все это разнообразие, в той или иной степени, случалось на нашем пешем пути.