Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Он слегка картавил.

— Хорошо, больше не буду, — миролюбиво ответила Марина. — Да, по первым же глазам видно, что война.

— Здесь настоящие евреи, — сказал старик, — только здесь. — И посмотрел на часы и продолжил скороговоркой, ни к кому уже не обращаясь: — Умные в Штатах и в Германии, а настоящие — здесь.

Марина, впечатленная формулой (гуманитарные качества в географической функции), долго посмотрела на меня распахнутыми глазами (она продолжала дурачиться!), призывая к вниманию, и, выпятив нижнюю губу и слегка наклонив к плечу головку, дурашливо прошептала: «Понятно?» А у старика (не удержалась) спросила:

— А в России какие?

Старик рассмеялся и постучал длинным пальцем в свою тощую гулкую грудь: тук-тук-тук, — вместо ответа. Потом что-то хотел сказать, но только, опять хохотнув, махнул прощально рукой — его очередь идти к кабине предъявлять документы и заполнять бланки. Все же развернулся и сказал (я не столько услышал, сколько прочитал по губам): «Нормальные, нормальные!»

Остановка на «Мертвом море» — пару часов на купание. Обслуживающий персонал — полиглоты: легко переходят с русского на иврит, на франсе, на инглиш… Группы прибывают и, искупавшись, убывают.

Марина не хочет выходить из солёной воды.

— Мне тут хорошо! — она плавает, «как вареное яйцо», раскинув руки и ноги, запрокинув голову с закрытыми глазами. Наверное, представляет себя морем или заливом, и рыбы целуют-посасывают ее гроты и берега.

В автобусе она долго роется в сумочке, потом восклицает:

— Кокон!..

— Что, раздавила?

— Я его, кажется, потеряла! Вот здесь лежал, вот здесь.

Она трясет передо мной сумочку, потом вываливает содержимое прямо на свои колени, что-то падает вниз, ищем, чертыхаясь.

— Мы должны вернуться!

— Ты с ума сошла!

— Мы должны вернуться! Я зря еду. Я там не нужна… пустая, без ничего. Без… от бабушки. Это предательство с моей стороны. Я совершенно пустой человек, я никто сейчас без этого, понимаешь? Пустое место рядом с тобой! Я сейчас придушу себя! Выброшусь из окна, кинусь под машину!..

У нее по щекам покатились слезы, кажется, искренние. Лучше бы притворялась, я бы знал, как себя вести.

Чушь какая-то, фетишизм.

— Послушай, двадцатый век. Какой к чертовой матери кокон! Фетишизм! Подойдешь к Стене. Поплачешь. Поговоришь. Пожалуешься. Попросишь. Всё вспомнить, всё расскажешь. Записки — это выдумки людей!

— И Стена выдумки, я понимаю, да! Но… Мы должны возвратиться, я, кажется, в номере его забыла. Перепрятывала, перекладывала, доперекладывалась. У меня ведь памяти нет. Контрабандистка чёртова! Вот здесь ведь лежал все время в этом кармашке. Нет, куда-то переложила. И оставила. Где он еще может быть? У нас вещей-то с собой нет!

— Посмотри в футляре от фотоаппарата.

— Смотрела! Мы возвращаемся, останови автобус, ты слышишь? Воз-вра-ща-ем-ся!

У меня последний козырь.

— Почему ты всё говоришь только о себе? А мне, между прочим, тоже нужно к Стене, от друзей передать приветы и так далее, покаяться, может быть…

— Не ври, у тебя нет друзей. Покаяться? Давай я покаюсь сначала. Знаешь, почему я так быстро к тебе прибежала после того как Серёжка… Я боялась, что у тебя появится женщина, и тогда всё. Я эгоистка, и за это получаю. И тебя подставила, мы никаких сроков приличия не соблюли. Ты помнишь, ты остался у нас? Я всю ночь не могла уснуть, не знаю, почему, не знаю, не знаю, я сволочь. Покаяться? Хорошо, надо — езжай. А я вернусь, это окончательно. Если найду кокон, проделаю путь еще раз. А нет — вернусь домой, пусть меня пристрелит этот проклятый… проклятый… Пан… его кореец. Это кореец в нас стрелял! Так мне и надо! Прости меня! За то, что пришла к тебе, отняла столько времени… в твоем возрасте… когда каждый месяц ценность… У тебя еще будет! Ты ведь хотел бы ребёнка, я знаю. Хочешь! А я не могу! Пустоцвет, полупустыня! Тебе еще не поздно! А мне поздно! Просто невозможно! Знаешь, что такое невозможно? Крикни водителю! Эй, шеф!..

— Не ори! — я прервал ее грубо, но она этого не заметила. — На первой остановке пересядем на обратный автобус.

Вот так из-за глупости и сумасбродности женщины прерываются многие хорошие начинания! (Я старался шутить с собой, поскольку ничего изменить уже нельзя.)

— Дура я, дура! — вполголоса приговаривала Марина, отвернувшись к окну.

Дура, конечно, и из меня дурака делаешь. Я представил лицо Иосифа, когда мы ему скажем, что пересекли границу, искупались в «Мертвом море» — и вернулись. Купальщики-гурманы, видите ли, коллекционеры покорённых водоёмов. «А Вифлеем, храм Рождества, а Иерусалим, Гроб Господень, а Стена? Да вы с ума сошли!» Да, сошли, мы оба идиоты.