Леонид Нетребо - Дать негру

Насмешливость и гнев, Азия, гены горячих кочевников, быстрых на подъем, отчаянных на опасность. Девушка быстро преображалась. И вот уже вздрагивающие плечи, мелкий трепет ресничных крыл, кровяной огонь в зеленом взгляде, — горячий изумруд.

— Пусть все позавидуют твоему богатству! — почти крикнула.

А ведь это настоящая, непритворная злость! У Олега по спине пошли мурашки. Вот это да! Что по сравнению с тем искусственным адреналином разовой, минутной свежести этот гормональный всплеск природной волны.

Жизель решительно подняла костыли, чтобы сделать первый шаг к выходу, но тут же воткнула их в металлический пол — как выстрел дуплетом. Отвернула голову, словно не желая ничего видеть. Как лошадь, радостная бы встать на дыбы, но скованная упряжью, — пленник и кандалы!

Олег преградил ей дорогу, обхватил, прижал к себе. Ее тело напряглось, но очень быстро сдалось силе, подалось вперед, расслабилось, потеряв угловатость, и, наконец, обмякло. И эта быстрая податливость, переходящая в покорность, тоже была неожиданна, хотя и радостна и вполне объяснима тонкостями Востока: от ненависти до кроткости… Ее волосы пахли чем-то необычным — мятное с горьким, этим хотелось дышать.

Лязгнула дверь, группа кавказцев, смеясь, втиснулась в тамбур.

— Мы идем в вагон-ресторан, — сказал примирительно Олег, отпуская Жизель, — прямо сейчас!

— В купе! — опять появился металл в голосе, возможно, напускной, для свидетелей.

— Если ты не пойдешь со мной в ресторан, я выпрыгну! Клянусь!

Умолкнувшие кавказцы, помешкав, открыли смежную дверь в грохочущую преисподнюю, ушли в другой вагон.

— Я пошутила, — миролюбиво произнесла Жизель и даже нежно дунула ему в щеку. Как мать — обиженного ребенка. Наверное, это было приобретенное: дуновение вместо поглаживания, при занятых руках. — Конечно, пойдем, но не сейчас.

Олег обиженно молчал, удивляясь своей обиде, от которой подкатил комок к горлу. Театр, балаган на колесах, в котором он, так неожиданно быстро, стал играть, глубоко входя в пошлую роль, и при этом страдая, как в настоящей жизни.

— Ну, перестань дуться, я устала, мне нужно полежать. Я не против ресторана, но до него далеко, представляешь, как я буду шкандыбыть через все вагоны.

— Хорошо, — согласился, Олег, — но обещай, что мы с тобой выйдем на большой остановке, просто погуляем по перрону, а там и в ресторан заглянем. Да не в ресторане, черт побери, дело! — Олег стал злиться на себя, замотал головой, отгоняя назойливое и смешное. — Что мы всё о ресторане, как два пьяницы! Правильно говорит наш дядька. Нужно смотреть на вещи просто.

— Обещаю насчет прогулки. И насчет проще — согласна. Давай забудем, что здесь было. Все это ерунда на постном масле.

Вошла хмурая проводница, хотела сделать замечание, но только захлопнула наружную дверь, что-то пробормотав о неисправном замке. И стало тише.

Эйнштейн встретил Олега и Жизель игривой претензией:

— Мальчики и девочки! Я о себе уже достаточно поведал, теперь ваша очередь.

Жизель, улегшись и повздыхав, начала свой рассказ, при этом Люксембург открыла свою книгу и стала демонстративно читать самоучитель, шевеля губами. Видно было, что она обижена на Жизель, которая отвергла ее помощь и «шаталась неизвестно где битый час».

— У меня все просто, — обыденно сказала Жизель и даже махнула рукой. — Наш местный «новый русский» сбил меня на машине. Сам за рулем был. У него подушка сработала, а у жены на первом сиденье — нет. Ей лицо разбило, ну а мне кое-что отдавило, пришлось расстаться с этим кое-чем, выше колена. Жаль, честно говоря, красивое это было кое-что. Даже в конкурсах красоты участвовала. Все оглядывались. Впрочем, — она засмеялась, — сейчас еще больше оглядываются.

Ее напускное веселье никто не поддержал.

— Наверно на пеРеходном пеШеходе сбил, скотина? — предположил Эйнштейн, в невольной скороговорке путая буквы. — Тварь, наверно, и вор. Новый русский, придумали же!..

— Да нет, я сама виновата. Переходила не там. Он ничего, нормальный человек. Бизнесмен, депутат. Поначалу они даже иск хотели подать. Но про наш случай много писали, и он вынужден был для репутации кое-что делать иначе. Лечение оплачивал. А потом даже очень много внимания, слишком. Цветы, подарки в больницу. Я, честно сказать, испугалась. Как-то и его жена пришла в палату, говорит, ничего, ты зато красивая осталась, а у меня шрамы на всю жизнь, неизвестно, что лучше. — Жизель помолчала. — А потом позвонила как-то, и говорит, ты мне не лицо разбила, а, может быть, жизнь. — Жизель вздохнула, часто заморгала.