Леонид Нетребо - Дать негру

Новый взрыв хохота совпал с ударом, сопровожденным скрежетом, как будто поезд врезался в гору и еще некоторое время сминался, перед тем как остановиться. В результате Люксембург съехала с полки и оказалась на четвереньках в проходе. Эйнштейн, ухватившись за что-то рукой, повис на своей полке, как цирковой джигит на скакуне. Олега откинуло спиной на лежащую девушку, которая захватила его в объятиях, и не отпускала, пока не унялось «землетрясение», — ее положение, исходя из направления инерции, оказалось самым безопасным.

Во время торможения, лязгнув, сама собой открылась дверь купе.

Поезд стоял. По вагону разносились жалобы и возмущенные возгласы, в том числе на непонятном языке, в которых угадывались ноты от колоритных голов, посетивших недавно купе.

Эйнштейн выскочил вон, скоро его уже было слышно где-то в конце коридора, он с кем-то разговаривал.

Люксембург, чертыхаясь, потёрла коленки, села, принялась причесываться.

— Вы можете сидеть здесь сколько угодно, — кивая себе в ноги, миролюбиво повторила девушка, когда Олег, вскочив и поправив свой матрац, замешкался, явно не зная, что делать дальше, — Вещий Олег!

— Спасибо, — Олег опять присел на краешек. — Меня действительно зовут Олег.

— А я Жизеля, очень приятно.

— Как, как вы сказали? Жизе-ля? — вмешался невесть откуда взявшийся Эйнштейн.

— Совершенно верно, — просто ответила девушка.

— Какое безобразие!

Безобразие! — примерно так, кажется, отреагировала жена, когда он объявил о своем решении.

Впрочем, нет, если быть точным, не «балаган» и не «безобразие» — а нечто странное и даже смешное для той ситуации, если взглянуть со стороны. На самом деле, учитывая, что они часто играли словами, дурачились, сводя таким способом начало ссоры к шутке, все было вовсе не смешно.

— Это хулиганство с твоей стороны! — именно так она выразилась.

И рассеяно повела рукой, будто ища опоры, и с минуту оглядывала пространство вокруг себя, а потом, увидев кресло, которое, оказывается, было совсем рядом, с виноватой, за свой нелепый долгий поиск, улыбкой, села и зачем-то защелкала большим и указательным пальцами, как делает фокусник перед тем как совершить «чудо»:

— Хулиганство, — (щелк!), — хулиганство! — (щелк!), — шкода!..

Нет, в тот момент ему вовсе не было смешно, ведь она ошеломлена, и говорит только потому, что нужно говорить-говорить, а не молчать и молчать, — а он не циник, чтобы ему было смешно, когда другому хочется плакать.

Возбужденная уверенность революционера, переступившего черту, и безысходное бессилие жертвы, принесенной на алтарь мятежа.

Мятежа, который, несмотря на явную губительность всего и вся, назван ею, жертвой, мягкими, шутливыми словами — «хулиганство», «шкода» (надежда на пощаду?).

Но его уверенность, по причине возникшего стыда за принесенное кому-то бессилие, быстро сошла на нет, вернее, трансформировалось в виноватое упрямство, и от всего этого, далее, был отрывистый диалог, который, тем не менее, ставил точки над…

Прости, так нужно, не понимаю, нужно, а может, тебе пожить отдельно, пройдет, нет, не пройдет, нет «киндеров», ничего не держит, будут «киндеры», я лечусь, ты вполне самодостаточна, будут, еще встретишь, нет, будут, будут, будут!.. Мы уедем… в другой климат!..

И, наконец, слезы, и от них — прежняя решимость, рубящая гордиев узел, и быстрые сборы и движения — на восток!

— Какое безобразие! — Эйнштейн сел, заерзал, привстал, выглянул в приоткрытое окно, буквально высунув голову, опять сел.

— Вы о чем? — удивилась девушка. — Об имени или?..

— И об имени тоже! — убежденно ответил Эйнштейн. — Но сначала о том, что транспортная система страны парализована детьми подземелья. Которые повылезали из катакомб, ложатся на рельсы, требуют зарплаты, стучат касками. Даже в Москве, на Горбатом мосту! Из всего следует, что нам светит интересная перспектива застрять на просторах. А что вы себе думаете? Это реально. В мае я уже застревал.

В это время вагон вздрогнул.

— О, тронулись, слава Богу! Но это еще ничего не значит, уверяю вас, в мае было то же самое, я застопорился жестоким образом возле Анжеро-Судженска. Романтика, поезд встал у деревеньки. Что-то покупали у сельских жителей, купались в речке, хоть было еще не лето, но мы гордились — открываем сезон! А ваше имя!.. — он опять обратился к девушке. — Что да, то да. Никуда не годное в таком варианте имя, я вам скажу.

— Ну почему? — воскликнула девушка с негодным именем и рассмеялась. — В каком варианте? — Она явно не принимала всерьез замечание Эйнштейна. — Обыкновенное татарское имя.