Александр Проханов - Кочующая роза

Она шептала, жалея его и себя, пробегая все лица, все земли, по которым кружили, останавливаясь на время то в степях за Волгой, то в болотах за Обью, то в казахстанских, закаспийских нагорьях. И знала, что муж уже подбивает Сеньку Ковалева и Усмана Аглиева, с которыми кочует третий год неразлучно, подбивает их ехать, как окончат бурить в Каракумах, куда-то на север, где запахло неведомой нефтью. И надо опять собираться, закупать потеплее одежду, раздобывать полушубки. И как хорошо, что возит с собой те клубки залежавшейся шерсти, купленной по случаю на базаре, — станет вязать Степану носки.

Она погасила свет, улеглась на кошму, вздыхая.

А наутро опять вышка из железных крестов. Степан, горячий и потный, перекрывая рев дизелей, орал, размахавшись руками.

Наталья выходила на миг из вагончика, неся медный начищенный чайник с осколком красного солнца.

Гора огромно, косо уходила в небо, с нависшими ледниками в каменных водостоках ущелий, с чуть видными в вышине метелями, с охваченной солнцем броней. А тут, в долине, виноград разрывал свои почки, выпуская влажную острозубую зелень. Стлался над изгородями синий дым кишлака. Ослики цокали по утрамбованной дороге. Блестяще-черный и слюдяной, несся арык, выбегая на пашню с одиноким тутовым деревом. Людмила шла вдоль арыка, срывала розовый цветок мальвы, пускала мне по воде, и я ждал, наклонившись, когда пронесется мимо цветок…

Отряд самолетов сельскохозяйственной авиации — перепончатые бипланы и один двухмоторный — работал на перевозке скота с зимних на летние пастбища. С долин стекались ревущие, пыльные отары. Узбеки в обтрепанных пестрых халатах сбивали их тесно в гурты у самой самолетной площадки. Ревели моторы, блеяли овцы, метались лохматые псы.

Мы подружились с летчиками, молодыми ребятами, мечтавшими о гигантских лайнерах, о Париже, Нью-Йорке, о ночных, озаренных огнями аэропортах. Но сейчас, по молодости своей и судьбе, они работали на перевозке скота в киргизской долине, у кишлака Ака-Була, что значило «пестрый бык».

Летчики обещали взять меня и Людмилу в рейс. Мы ждали утра, мечтая о леднике.

Было звездно, черно. Тончайший месяц горел. Но за хребтом на востоке возникла малиновая полоса. Летчики вскакивали, сонные бежали к арыку, молча плескались под зарей и под звездами. По колючкам пробирались к самолетам, звякали запыленным железом. Металлически тонко завывал первый двигатель, и вот уже вся долина ревела моторами. И на этот звук в полутьме начинали валить стада, окружали самолеты. Узбеки подгоняли овец ударами палок и окриками.

— Садитесь, ко мне садитесь! — пробегая мимо нас, крикнул пилот-киргиз, засучивая рукава голубой рубахи, запихивая карту в планшет. — Вон, в двухмоторный садитесь!

Мы подошли к серебристой, с приподнятым носом машине. В нее по дощатым мосткам вводили коня, тонкомордого, испуганно-взвинченного, с дергающейся кожей, стучащего часто подковами. Молодой узбек гладил его по шее, бормотал, уговаривал, поправлял на спине ковровое, обитое медью седло. Ввел коня в темноту фюзеляжа, и он там светился, как уголь.

Мы вошли и прижались тесно к коню. Взревели моторы. Самолет запрыгал по грунту. Заря ударила в иллюминаторы. Самолет уже брал разбег, жужжа и дрожа обшивкой. В глазах у коня был дикий чернильный ужас. Он танцевал на алюминиевом днище. А когда машина взлетела, дернулся и присел на задние ноги, пытаясь встать на дыбы, ударяясь головой о металл. Узбек повис на узде, поджимая ноги, разрывая губы коню. И тот осел, грыз железо, крутил ушами. Розовая пена текла по уздечке.

Самолет набирал высоту. Конь стоял весь стеклянный, гладкий, как попоной накрытый зарей. Вспыхивали зерна бисера на ковровом седле.

— Кто мы: всадники, летчики? Куда мы несемся? — говорила Людмила, сжимая мне руку.

Я смотрел сквозь гриву коня, как в иллюминаторе, цветастая, словно азиатское блюдо, уплывает земля. Горы медленно проносили фарфоровые сервизы вершин, снег блестел, бело-синий, покрытый глазированной коркой. Долины заливало голубое туманное утро, и дороги и реки вились, сбегая с гор на равнины. Возникали города и поселки: в кишлаках пекли хлеб, поили скотину, на коврах ломали горячие лепешки, а в дымке на трассах вспыхивали стекла машин, ветвились стальные водоводы — канал разрубал долину синим лезвием. Там, в глубине, ревели бульдозеры, сдвигали пески и барханы, громоздили бетонные шлюзы. И снова земля разбегалась черным распаханным бархатом, и чуть вспыхивала среди пашни забытая фляга с вином.