Александр Проханов: Кочующая роза

— Поезд прошел нормально. Хвост отсигнализирован, — доложил Степан, провожая взглядом улетающие брызги хвостового огня.

Колея ложилась на насыпь плавными полукружиями. Николай любил это лесистое место с желтыми цветущими ивами, с чуть заметными подъемами, спусками. Чувствовал напряжение гигантского, многотонного хвоста, сжатие и растяжение вагонов, гибкость стальных позвонков.

Вот, одолев бугорок, локомотив пошел под уклон, а плеть состава повисла по ту сторону горки, живая и гибкая, натянувшись хрящами и жилами. Он дал слабый тормоз, чтобы разгрузить автосцепку. И состав накатился в страшном давлении, передавая его волной от вагона к вагону. Волна дошла до его рук и груди, и он снял перегрузку, отпустил тормоза. Он чувствовал обороты моторов, биение вагонов, колыхание рельефа. Сливал все это в себе, сам превращаясь в движение.

Высокая, в березах, гора розовела впереди, как льняное домотканое полотенце. И ему показалось, что лицо его матери вышито на этой горе голубизной, сединой, тончайшей берестой. Он приближался к лицу. Оно молодело, свежело. Он видел свою мать молодой, давно позабытой. Тянулся к ней. Но гора прошумела мимо, и открылась туманная даль с мерцанием горных хребтов.

Его мать на глазах старела, от болезни к болезни. Недуги слетались к ней, били ее без устали. Она лежала без сил, и взгляд ее был беззащитен.

Она часто обижалась, особенно на него, Николая. В ней разом подымались все давние, скопившиеся за годы обиды. Все страхи и ужасы, когда муж погиб и она, неподготовленная, юная, приняла на себя все беды военной жизни, выкармливая и спасая его, Николая, и бабку.

Их маленький тесный союз — по любви, по несчастью. Он помнил ее в дровяном сарае с огромным колуном, бьющую мерзлые плахи. Помнил, как его, больного, кутала она в шерстяные одеяла и куда-то несла ночью. Помнил, как приносила с работы клубни картофеля. Бабушка их варила, и они втроем собирались вокруг горячих, окутанных паром картофелин, радуясь своей близости, при слабом свете коптилки.

Когда, с каких пор их доверие, возможность прижаться друг к другу, открыться в слезах или в радости стали превращаться в ожидание обид? Отчего их любовь, не исчезнув, наполнилась горечью?

Между ним и матерью за все эти годы скопилось столько невысказанного и уже позабытого, столько передуманного и решенного врозь, что не было уже понимания.

Он чувствовал: что-то невозвратно уходит, забывается в суете, в толчее. Ее беззащитный взгляд, линялая в цветочках косынка. И хотелось кинуться к ней, покрыть поцелуями ее руки, ибо потом будет поздно, а теперь еще время есть, они могут поделиться своими тайными тревогами, он может ее воскресить своей сыновней заботой.

И такую высокую любовь и раскаяние испытал Николай, что в глазах у него стало горячо и туманно.

Воздух рвануло грохочущей встречной силой. Заухали размытые скоростями белые бруски морозильников. В них мчалась океанская рыба, осыпанная инеем, ледяная, вырванная из глубин.

— Дальневосточная на запад поплыла! — хохотнул Степан. — Ну, теперь там уха будет!

И вдруг будто открылся на ходу морозильник и ударило белым плавником. Из низкой тучи дунуло, осыпало кабину метелью, косо понесло над насыпью, по окрестным горам, затмевая небо и путь. Только вспыхивали сквозь пургу розовые кущи багульника и звезды цветущей ивы, вырывались на миг крутящиеся зрачки светофоров.

— От Байкала дует! Не пускает! — сказал Степан, вглядываясь в забросанное хлопьями стекло. — Входной зеленый!

— Вижу входной зеленый!

Николай включил снегоочиститель. Сквозь дуги открылся влажный хрусталь стекла. А за ним все та же мелькающая гуща, из которой остро, мокро вырывалась блестящая колея.

— Некстати снежок, — крутил головой Степан. — Перед самым подъемом. Еще ровно, а уже пробуксовка. Ты бы с Большим Лугом связался. Пусть подскажет проходы!

Николай включил фары. Пустил песок под колеса, увеличил сцепление с колеей. Загудел по рации:

— Большой Луг, я шестьсот двадцать второй! Подскажите проходы!

— Слышу вас хорошо, шестьсот двадцать второй! Проходите на первый путь! — отозвался женский голос.

— А Варька что, с Егором развелась? — сказал Степан, когда Николай выключил рацию. — Красивая Варька женщина, а все ей непутевые достаются. Егорка в Казахстан подался, на новую ветку. Так и носит его по дорогам, как подвижной состав!.. Вроде меньше буксует?

Николай ощущал сцепление колесных пар с колеей. Маслянистую пленку воды и сгоравший песок. Думал о том, что Транссибирская дорога будто большая деревня: все друг о друге знают. Машинисты, начальники станций, мастера и диспетчеры — все на виду. Разводы, награды, свадьбы. Повышения и понижения по службе. Уходы на пенсию. Люди оплели дорогу своими живыми судьбами, несут ее на себе, передавая с рук на руки тонны составов. И уже поджидают его в Слюдянке другие машинисты, держа наготове электровозы. Подхватят поезд и метнут дальше, до самого океана.