Александр Проханов: Кочующая роза

Рабочий люд перебегал по настилам пути. Николай, напрягаясь грудью, гудками сдувал людей со шпал. Тянулись склады, бензохранилища, проплывали над головой шоссейные мосты.

— Холодно, а картошку сажают, — сказал помощник машиниста Степан, оглядываясь на стиснутый путями клочок земли, где копошились женщины с ведрами. — Теща моя еще не сажала.

Степан, длиннорукий, узкоплечий, в щеголеватой форменной фуражечке, с рыжими вьющимися бачками и стеклянным перстнем на большом веснушчатом пальце, был знаком и привычен, как эти дымные трубы ТЭЦ, пыльные, пшеничного цвета элеваторы, маневровые тепловозы, растаскивающие по путям пустые платформы.

— Вижу желтый один! — сказал Степан, встречая взглядом рыжий, крутящийся огонь светофора.

— Желтый один, — отозвался Николай, почувствовав на лице мгновенно проскользнувший огонь.

— Вчера теща приехала. Другая родня подвалила. Надо ж угостить, сам понимаешь! Другим наливаю, а сам не пью. Тесть говорит: «Хоть одну выпей!» Э, нет, в депо утром приду, в трубку дохнуть заставят и, если хоть случайно капля к тебе залетела, снимут с локомотива. А он говорит: «Нам бы в совхоз такую трубку. Ваши жены счастливые. Локомотивщики пить разучаются!»

Степан дохнул весело на стекляшку перстня, мотнул головой:

— Зеленый один!

— Вижу зеленый один!

Алюминиевый завод сыпал в небо бледные искры. Из корпусов катились платформы с серебристыми буханками слитков. И в их белизне, чистоте Николаю чудились тела самолетов.

Что-то менялось в нем и вокруг и сейчас, и все эти годы. Проносилось безымянное за огромным стеклом кабины. И надо было понять, что уходит. С чем он навек расстается? Куда лежит его путь?

Он старался удержать эту мысль. Разноцветный грохочущий мир набегал, окружал его. А он застыл с этой мыслью в стальной оболочке кабины.

Он сводил бабушку под руку по ступенькам и усаживал в тень огромного тополя, накрывая ей ноги клетчатой шалью. Отходил и издали смотрел, как сидит она в розоватом мелькании. А виделась она не старая, не бессильная, а бодрая, быстроногая, идет, раздавая поклоны соседям, зорко выглядывая его среди голубятен, кустов, дровяных сараев. И, найдя, вся светится, успокоенная, гордостью и любовью.

Теперь она днями сидела в равнодушном, сумеречном забытьи, в забвении всего. Но вдруг промелькнет короткая, залетевшая из других, удаленных пространств и жизней, случайная мысль. И вся озарится, до последней морщинки: видит деревенский дом с окнами на пруды. Сеновалы с легкой, сухой травой. Братьев, отца, подымающих ввысь тяжелые, облетающие навильники. Длинный стол, и в красном солнце — лица родни, бесчисленных теток, сестер, поющих величальные песни. Пролетит сквозь нее эта мысль и угаснет, и опять пустота в ней, и холод.

А то очнется от своего забытья, вся в слезах, в возбужденье, ищет, зовет. И ее успокаивают, утешают, и он знает: ее мысли о смерти. Ей страшно уходить, исчезать. Она молится, шепчет, готовит себя к уходу. Затихает обреченно и кротко.

Все эти годы, связанные с ее исчезаньем, любовь его к бабушке наполнялась болью и скорбью и была уже не любовью, а непрерывным страданьем. Утром он просыпался и торопился взглянуть: как она там? Слава богу, одеяло ее колышется, рука на подушке чуть вздрагивает. Ночью, перед тем как уснуть, последняя мысль была: чтоб и в эту ночь сохранилась, дожила до утра, а я что угодно за это!

Однажды он видел, как мать и жена купают ее, омывают хрупкое, словно полое тело. И поразился — из этого тела вышли и мать, и он сам, и дети его во всем полнокровии сил. Вся разлитая, многоликая жизнь, — весь нынешний мир расцвел и качался на этом слабом, умирающем корне, готовый от него отделиться.

Когда дочь родилась и жена принесла ее в дом и стала пеленать на кровати, бабушка, опираясь на палку, с огромным трудом поднялась, медленно перешла через комнату и пристально, долго смотрела, как у глаз ее дышит крохотное тело правнучки. И все замерли, боялись ей помешать. Наблюдали встречу этих двух жизней, родовую бесконечную связь.

Николай испугался, представив, что бабушка сейчас умирает. И в страхе, в любви и в горе, в своем суеверье, он собрал воедино свою сильную жизнь, слил ее с ревущим движением состава и послал ей на помощь по медной электрической жиле, спасая ее, возвращая ее в этот мир.

Еще один локомотив с красной поперечной чертой накатился в мгновенном лязге. Мелькнули за стеклами лица машинистов. Загрохотали ребристые платформы, груженные калиброванным лесом. Пролетали розоватые распилы, морщинистые кругляки. Состав прошел, обдав сладковатым запахом древесины, унося в далекие забайкальские степи смоляное дыхание.