Кристина Ривуар - Раннее утро. Его звали Бой

Тут Гранэ проглатывает слюну, набирает воздуха и переходит к описанию младенца в его детской комнате, в колыбельке, из которой он пытался вылезти, еще не умея ходить, описывает Нэнни О в ее одеянии няни — накрахмаленный воротник, манжеты и головная накидка для прогулок. Все няньки Бордо завидовали колясочке, в которой Нэнни О прогуливала малыша в городском саду или в парке, — ведь коляску привезли из Лондона.

У дяди Боя часто болело горло, и ему было всего три года, когда началась мировая война. Поэтому один данный Богоматери обет сменялся другим, и так получилось, что до семи лет его одевали только в белое и синее. Еще бы, сын в семье Малегассов — это стоило обета Пресвятой Деве, к тому же белый цвет очень ему шел. Когда Бою исполнилось семь лет, в день подписания перемирия, ему купили шотландскую шапочку, и он стал похож на чертенка, а еще больше — на принца Уэльского, прохожие на него оглядывались, когда он гулял по городскому саду или кормил лебедей хлебом, до того лихо носил он эту шотландскую шапочку. В 1920 году он впервые участвовал в детском утреннике, одели его, как маленького лорда Фантлероя: брючки из черного бархата, кружевное жабо, а волосы, как ни странно, короткие, ни челки, ни кудрей, Гранэ была неумолима, она была не из тех глупых мамаш, что делают девчоночью прическу мальчикам, она гордилась, что у нее сын, Бой был мальчишкой, настоящим.

Он слушал этот хорошо знакомый рассказ с любезной улыбкой, терпеливо, все эпизоды, когда же Гранэ рассказывала, как дедушка стоял перед ним на коленях, взгляд его уносился куда-то далеко, но дядя Бой оживлялся, даже становился веселым и шутил, едва она начинала рассказывать про шотландскую шапочку и лебедей в городском саду. И мы тоже, как он, выслушивали первый том жизни Боя Малегасса, мы с мамой, Мария Сантюк (она стояла с блокнотом в руках, готовая записывать обеденное меню), Нэнни О, которая встала, несмотря на болезнь, Иветта, Сюзон, Жизель, Надя. И тетя Кати не бурчала и не перебивала Гранэ, как она это часто делает. И Зузу Вардино ни разу не разинула свой кроваво-красный рот. И на лице Долли де Жест-реза витало восторженное выражение, как на лицах иудеев, слушавших рассказ Моисея о Земле обетованной. Гранэ так глядела на Долли, говоря о дяде Бое, что та, я думаю, явно видела себя в роли умиленной мамаши нового младенца Малегасса: то в позолоченной кровати, то в парке, то в городском саду, то на детском утреннике, держащей в руке ручонку нового маленького лорда Фантлероя, такого же красивого, такого же элегантного, как первый, с такой же короткой стрижкой.

Он сам нарушил очарование, прервав Гранэ. Солнце, крикнул он, солнце, скорее, я больше не могу, скорей, все на пляж. И конечно же, все его послушались, оставили Гранэ и Марию Сантюк с ее блокнотом составлять меню и предаваться воспоминаниям. А я быстренько очутилась на пляже Андая, в розовом купальничке с желтым цветком на груди и желтой рыбкой на бедре. Был отлив, песочек свежий, чистый, я люблю чистоту, и само это слово, и то, что оно обозначает, я побежала к воде, а рядом бежал дядя Бой, на нем были шерстяные синие плавки, сам он был весь загорелый, не меньше, чем я, наверное, в Америке он тоже купался, там ведь огромные пляжи возле Бостона, на островах, например Нантакет, какое красивое название, он был там, он писал мне, а еще он бывал на пляжах тихоокеанского побережья.

Мы бежали вдвоем по пляжу Андая, и я, раскинув руки, упивалась чистотой песка. А он на бегу надел матерчатую купальную шапочку, посередине красную, по бокам синюю, у него давно уже эта шапочка (когда он ее снимает, его волосы сверкают на солнце, как навощенное дерево). Возле тента остались мама, которая помогала Жизели и Наде переодеться, и тетя Кати, в шезлонге, с платочком на шее и в чулках, несмотря на яркое солнце. Там же были обе гостьи, Долли и Зузу, с огромными сумками, куда они наложили всяких купальников, полотенец, флаконов, тюбиков с кремом и пляжных резиновых тапочек.

А мы с дядей Боем от них убежали, и наши ступни оставляли блестящий след на мокром песке, четыре дорожки следов. Я оглядывалась назад, чтобы их увидеть, — в этом было что-то волнующее. Нам попадались на пути знакомые, которые кричали: привет, Хильдегарда, куда так спешишь, одни собирали ракушки, другие вели детей к воде, все они шли медленно. А мы неслись, неслись, и солнце и радость, что мы вместе, прибавляли нам скорости. Был момент, когда мне показалось, что душа покидает меня, незаметно, приятно, и что у меня осталось только тело в розовом купальнике, только кожа в свежем от бега ветре, только глаза, полные неба, только босые ноги на песке да море, готовое вот-вот принять меня. Не замедляя бега, мы пробежали по большой луже, оставленной отливом, лишь брызги разлетелись от нас, и розовый купальник мой намок, получилось как бы крещение перед погружением в воду. Море должно было через секунду-другую охватить нас с дядей Боем со всех сторон, должно было соединить нас еще больше, дядя Бой, дядя Бой, звала я его во всю силу моих легких, перед тем как окунуться в воду, а он отвечал: я готов, русалочка моя, и мы нырнули одновременно, в одну и ту же волну, под один и тот же пенистый гребень. Вытянув руки, бросая вперед тело, мы вместе с размаху пронзили водную массу, но я выскочила намного раньше его. Я уже четыре раза взмахнула руками, плывя брассом, когда его двухцветная шапочка появилась на поверхности, а под ней его лицо, все в каплях воды, он встряхнул головой, разбрасывая вокруг себя брызги. Я подумала, вот так отряхнулся Адам, когда Бог кончил его лепить, на глине, из которой Бог вылепил Адама, должны были остаться брызги и капельки воды. Дядя Бой крикнул: