Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

На повороте зимы к весне, когда солнечный день одолел темноту полярной ночи, Анна родила дочь.

За несколько дней до родов Вэльвунэ отселила Таната и Катю в родительский полог, сама же перешла к беременной невестке. Загодя был сшит двойной детский комбинезон: вовнутрь — мягкий, тончайший, нежный пыжик, наружу — плотный мех годовалого теленка. Из таинственных недр яранги была извлечена старая, черная лахтачья подошва, кусок обгорелой древесной коры и острое лезвие обсидиана [40] Вулканическое стекло. . Этим острым лезвием Вэльвунэ перерезала пуповину, перевязала туго свитой ниткой из оленьих жил и посыпала золой, которую соскребла с куска обгорелой коры.

Обернутую пыжиком малышку вынесли из яранги и при ясном солнце, орущую во все горло, обтерли чистым снегом, затем Ринто обмазал красное личико свежей оленьей кровью. Снова завернутая в мягкий, теплый пыжик, девочка умолкла и жадно припала к полной молока, белой материнской груди.

Танат неотрывно смотрел на новорожденную и, переполненный счастьем, не мог вымолвить ничего вразумительного, лишь изредка повторяя: это моя дочь! это моя дочь!

Убрав пуповину и свои акушерские инструменты, Вэльвунэ наконец позволила соседям полюбоваться на новорожденную.

Каждый вошедший в ярангу показывал мизинец и получал подарок. Дети, обретшие новую племянницу, получили по крохотному куску невесть как сохраненного сахара, взрослые — кто щепотку жевательного табаку, кто — десяток цветных бисеринок, кто — стальную иголку.

Вэльвунэ объяснила молодой матери значение этого обычая:

— Потому что девочка твоя пришла из далекой тангитанской земли. Посмотри, какая она светленькая, как зимняя куропатка. Поэтому и подарки она привезла тангитанские.

Над негаснущим костром висел большой костер, в котором булькал густой олений бульон. Вэльвунэ подкладывала невестке самые лакомые куски, не давала пустовать большой чашке с бульоном.

Ринто испытывал некоторое душевное смущение, оказывая древние знаки внимания новорожденной.

— Мы сделали все, что полагается делать при появлении нового человека, — объяснил он молодой матери. — Но, может быть, у вас, у тангитанов, есть какие-то особые обряды, которые надлежит совершать? Мы не будем тебе препятствовать в этом и, если надо, поможем.

— Нет, — ответила Анна. — Я не знаю никаких особых обрядов. И потом: ведь она родилась в кочевой яранге чаучуванау, зачатая от потомственного чаучу Таната. Пусть все обычаи при этом будут луоравэтланские, какие издревле совершались на этой земле при появлении нового человека.

Наступило время давать имя новорожденной. И на этот раз Ринто, который по праву старшего в роду имел решающее слово, прежде всего спросил Анну.

— Я еще раз скажу, — ответила она. — Пусть все будет согласно древнему луоравэтланскому обычаю.

— Но можно дать русское имя. — осторожно предложил Ринто. — Вот Катя уже и не помнит своего исконного имени. Для всех нас она только Катя.

— Я бы хотела. — сказала Анна. — чтобы у девочки было нормальное луоравэтланское имя.

Снизу, от плотно слежавшегося снега еще ощутимо несло холодом, но солнечное тепло уже чувствовалось открытым лицом. Ринто снял малахай и подставил голову солнечным лучам.

Имя человека… Данное как слово, как знак мгновенного озарения, оно со временем превращается из простого звука в существенную часть личности, вместе с ним несет бремя жизни, страдает, радуется, болеет, делит ответственность за его поступки и, наконец, умирает. Бывает достаточно произнести только его звучание, чтобы перед тобой предстал человек во всей его непохожести на других. Конечно, при наречении имени случаются и неудачи. Или так долго подбирают его, что к человеку на всю оставшуюся жизнь прилипает детская кличка, и мало кто потом вспоминает настоящее имя. Бывает, что кому-то при жизни пристает иное прозвище, как это было с другом Млеткыном, уэленским шаманом, который после долгих лет, проведенных в американском городе Сан-Франциско, возвратился в родное селение Фрэнком Млеткыном. И во все последующие годы, вплоть до ареста, все звали его Фрэнком. Вместе с новой жизнью большевиками внедрялся обычай давать русские имена чукчам и эскимосам. В школе с первого класса ребенка обязательно нарекали по-русски. И вот Тымнэвакат, сын китового гарпунера Кагье, становится Анатолием Кагьевичем Тымнэвакатом, так как согласно русскому обычаю, у всякого уважающего себя советского человека обязательно должны быть и имя, и отчество. Наделяли русскими именами и взрослых, особенно перед войной, когда вводили паспорта. Ринто с семьей избежали этой процедуры, но вот уэленский родич Памья официально звался Павел Кулилович Памья. Первым именем становилось данное русское имя, отчеством — имя отца, а фамилией собственное, данное изначально чукотское имя.