Юрий Рытхэу: Cкитания Анны Одинцовой

Пока Танат обходил широко разлившиеся снежницы, облизанные солнечными лучами торосы и ропаки, корабль высадил на ледовый припай одного-единственного пассажира и стал удаляться в открытое море.

На льду лежали изрядно потрепанный фанерный чемодан и большая брезентовая сумка. Приезжий был странно одет: ватные штаны, стеганая куртка, высокие резиновые боты, а на голове смешная вязаная шапка с ушами, хотя с первого взгляда ясно было, что это девушка. Кожа на лице очень смуглая. Но что-то в ней было такое, что притягивало взгляд, не отпускало. Это были глаза. Они были светло-голубого цвета, в точности такие, какие встречаются только у высокопородных ездовых лаек. Сука с такими удивительными глазами доживала век у дальнего родича Таната.

— Здравствуйте! — осторожно поздоровался Танат.

На него глянули нестерпимо синие глаза, и приезжая ответила улыбкой:

— Ии, тыетык. Ты — луоравэтлан? [4] Да, здравствуйте. Ты — чукча? (Луоравэтлан — самоназвание чукчей. Дословно — настоящий человек).

Танат никак не ожидал, что гостья заговорит на его родном языке.

— А ты — русская?

— Ии.

— Откуда знаешь наш разговор?

— Изучала на Восточном факультете Ленинградского университета и у ваших земляков, студентов Института народов Севера…

И чемодан, и сумка оказались весьма тяжелыми.

Девушка сообщила, что зовут ее Анна Одинцова и приехала она в Уэлен в научную экспедицию от Института этнографии Академии наук, где в аспирантуре готовится к защите кандидатской диссертации. Будет изучать древние обычаи оленеводов, язык и фольклор. В ответ Танат сообщил, что родом он из тундрового стойбища, только что закончил семилетку и собирается в Анадырское педагогическое училище.

Этот первый уэленец, которого встретила Анна Одинцова на ледовом припае, сразу понравился ей. В парне странно смешивались неприкрытое мальчишество, возмужалость и затаенная нежность. Она почувствовала, как в груди растет радость: она почти у своей жизненной, научной цели, да еще первый встречный такой симпатичный! Это хороший знак!

— В Уэлене гостиница есть?

— Гостиницы нет, — ответил Танат, — но в интернате есть свободная комната. Только надо спросить у нашего директора, Льва Васильевича.

Танат привел Одинцову к школьному крыльцу. Девушка, прежде чем войти в здание, сняла с головы смешную вязаную шапочку с ушками, и на ее плечи упал золотой поток густых, прекрасных волос, тяжелых и блестящих.

— Вэлынкыкун. [5] Спасибо.

Друг по интернату Энмынкау с удивлением смотрел, как Танат помогал незнакомке вносить вещи.

Улучив минуту, спросил:

— Кто она?

— Ученая из Ленинграда.

— Больно молодая, — с сомнением заметил Энмынкау.

Танат чувствовал, как неожиданное, новое, незнакомое чувство заполняет его, сладкий комок встает у самого горла.

Он медленно побрел по берегу моря, намереваясь в одиночестве пережить волнение… Такую девушку Танат еще не встречал в жизни. Она показалась ожившей из мечты, неясных предчувствий, из туманного сна. Ее образ не исчезал, не уходил из памяти с расставанием, оставалось какое-то излучение теплоты, невидимого, потаенного света. В Уэлене жили тангитанские девушки, но совсем другие, не такие! К тому же она из того сказочного Ленинграда, города царских дворцов, сверкающих фонтанов, где произошла Великая революция… Какой же долгий путь она проделала, чтобы добраться до Уэлена! Интересно, для чего изучать чукотский язык, древние обычаи, объявленные большевиками пережитками прошлого, мешающими движению вперед? Кому это может быть интересно? Ведь чукчи и ближайшие их соседи — эскимосы, коряки и ламуты — не древние греки и римляне, не египтяне, создававшие великие цивилизации. Они не строили большие города-крепости, не воздвигали пирамиды, не вели захватнические войны… Даже от праха умерших, похороненных в открытой тундре, через несколько лет ничего не оставалось, кроме горстки белых костей. Неужели кому-то любопытна жизнь в яранге, при свете мерцающего жирника, обстановка тундрового жилища, конструкция нарты и запряжка оленей? Или способ разделки убитого моржа? Песни Ринто? Да, они трогают и волнуют сердце Таната и его сородичей, но как они могут отозваться в душе человека, выросшего совсем в другой обстановке, говорящего на ином языке? И природа далекой, теплой земли, как представлял себе Танат по книгам, картинам, редким кинофильмам, резко отличалась от пустынной тундры и ледового побережья.