Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

После непродолжительной, но жаркой любовной игры, когда Танат в томлении и сладкой нежной слабости обмяк рядом с ней, Анна тихо спросила:

— А правда, что твой отец шаман?

— Правда, — не задумываясь, ответил Танат, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном.

— Но он, — Анна старалась подыскать нужное слово и говорила медленно, — он внешне совершенно не похож на шамана.

— А где ты раньше видела шаманов?

— В Ленинграде, в музее.

— А что они там делают?

— Стоят за стеклом…

— Живые?

— Нет… Как бы тебе сказать…

— Как Ленин в Мавзолее?

— Нет, это не совсем живой шаман, а как бы его изображение.

— Идол?

— Не идол… В школе у вас были наглядные пособия?

— Были…

Танат никак не мог уразуметь, к чему ведет речь жена.

— Тот шаман, которого я видела в Ленинграде, как бы наглядное пособие.

— А разве кто-нибудь учится шаманизму там, в Ленинграде?

— Да никто не учится… Подожди, об этом я тебе расскажу позже… Значит, твой отец — шаман?

— Я же тебе сказал. Не веришь — спроси сама…

— Он мне сам об этом сказал.

— Он тебе сказал правду.

Танат нежно гладил тело жены. Они лежали на оленьих шкурах совершенно голые: в маленьком помещении было так жарко, что им не было надобности покрываться одеялом из легкого, нежного пыжика. Танат заметил, как изменилась кожа Анны, поначалу несколько сухая, но шелковистая, сейчас, покрывшись естественной жировой смазкой от долгой невозможности помыться, она чуточку липла к пальцам и стала прохладной даже после жарких объятий. Во время интимной игры Анна была ненасытной и требовательной, и все пыталась выпытать у мужа какие-то особые, известные только луоравэтланам способы. Танат иной раз смущался до такой степени, что его мужские способности слабели, и тогда, напуганная этим обстоятельством, жена просила прощения, ласкалась и нежилась, как домогающаяся кобеля молодая сучка.

— Если бы он мне сам не сказал, я бы никогда не поверила, что твой отец — шаман, — сказала Анна.

— Почему? Только потому, что он не похож на чучело, которое ты видела в Ленинграде?

— Раз он шаман, то должен же он чем-то отличаться от обыкновенного человека?

— Поэтому он и шаман, что внешне ничем не отличается от простого, обыкновенного человека, — ответил Танат. — Кто бы мог ему верить, если бы он был другим, отличным от людей?

— Ну а в чем проявляется его шаманская сила?

— Во всем, — просто ответил Танат, этот простой ответ обескуражил Анну.

— А конкретно? — продолжала она настаивать. — Насколько я помню, по-чукотски «шаман» — «энэнылын», в буквальном переводе «обладающий способом исцеления»… Это верно?

— Не совсем…

Еще до того, как Танат уехал в уэленский интернат, отец долгими пуржистыми вечерами вел наставительные беседы со своими сыновьями. И Танат помнил, что «Энэн» означает не столько лекарство, сколько имя высшей, всепобеждающей силы, может быть равнозначной русскому слову «Бог». Таким образом, «энэнылын» точнее переводить, как «вдохновленный свыше», «обладающий божественной силой»… Но ему никак не удавалось толком все это объяснить настырной жене. Он только сказал:

— Придет время, и ты все сама поймешь.

— А как же шаманские наряды, украшения, бубны?

— Все это у отца есть, но он почти не пользуется ими.

— Не поет и не пляшет?

— Поет и пляшет, — со сдерживаемым смешком ответил Танат. — Но только не как шаман, а как Певец и Танцор. Этим он очень известен на всем Чукотском полуострове и даже на Аляске, куда мы с ним ездили незадолго до войны.

— Значит, ты и в Америке побывал?

— Две ночи на Малом Диомиде, две ночи в Номе и одну ночь в Сивукаке, который на картах обозначен, как остров Святого Лаврентия. Но я был еще очень маленький, мало что помню. Отца там принимали очень хорошо!

— Как интересно! — воскликнула Анна.

«Чем дольше здесь живу, тем более убеждаюсь, как мало мы знаем жизнь оленного человека. Казалось бы, Богораз описал все, что мог, но теперь выясняется, что великий этнограф, при всей своей добросовестности и неплохом знании чукотского языка, во многом был очень поверхностен. Особенно в части шаманства. Этнографические описания шаманства и шаманизма не выходить за рамки внешнего описания этого феномена, восхищения артистизмом, наглядностью, умением завораживать зрителя, слушателя, пациента сверхъестественностью своего мастерства. Он был в глазах ученых неразгаданным фокусником, хотя большая и самая неразрешимая загадка его в глубоком знании жизни, в том громадном опыте, который он аккумулировал в себе. Как мне рассказал Танат, его отец в свое время пытался передать ему свои знания и умения, но, по его собственному признанию, изучение чукотской и русской грамоты на уроках Льва Васильевича Беликова было куда более легким и приятным делом, нежели овладение сложным опытом «Энэнылына» — «Боговдохновенного». Насколько я поняла, постижение и познание потаенной истины, лежащей в основе жизни, совершаюсь в условиях невыносимых физических страданий — голода, одиночества, погружения в особый дурман, достигаемый употреблением ядовитого гриба типа мухомора, настоянного на выдержанной человеческой моче. Все эти сведения мне пришлось буквально силой вытягивать из своего мужа. Таким образом, облик настоящего чукотского шамана ничего общего не имеет с тем пыльным чучелом, которое стоит за толстым витринным стеклом в Кунсткамере. Скорее это ученый-энциклопедист, библиотека, аптека, метеорологическая служба, ветеринария, исторический архив и еще многое-многое другое в одном лице…»