Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

— Некоторые племена погибли, — продолжал отец Альберто, — им уже нельзя помочь, о них можно забыть. В этом районе остались только чоло. Кофейные короли захватили лучшие земли, а теперь концессионеры тянут руки к лесу. Они обводят участок на карте и в его пределах стреляют по индейцам без предупреждения. Животных бьют из пулеметов. Неужели «Благотворение» ничем не может помочь?

— «Благотворение» не может вмешиваться, — сказал Хоуэл.

— Ну что ж, давайте закроем глаза на беззаконие.

Сделаем вид, будто его нет. Люди умирают с голоду… это же настоящее бедствие. Разве мы не можем отнестись к ним, как к жертвам землетрясения? Не можем немедленно обеспечить их едой, поношенной одеждой, одеялами? Разве «Благотворение» не может оказать помощь, не обличая тех, кто несет ответственность за страдания индейцев? Пять центнеров кукурузы спасут одну деревню. Например, Каямбо. Они помогут голодающим продержаться до нового урожая. Мы только должны назвать голод стихийным бедствием.

Хоуэл отложил записную книжку и задумался.

— Каким образом мы могли бы доставить им кукурузу? Если это вообще возможно.

— На самолете, — сказал отец Альберто. — Весь полет займет час времени. Сотни жизней будут спасены.

— «Благотворение» постарается что-нибудь предпринять, — сказал Хоуэл, — но я ничего не обещаю. Не стану вас пока обнадеживать, по я переговорю с мистером Харгрейвом и попрошу его подумать, нельзя ли чем-нибудь помочь.

В стороне от скопища дворцов и банков начиналось царство ярмарочной пестроты и тропической экзотики.

Хоуэл вышел из собора и, прошагав минут пять под палящим солнцем, забрел в бар, где спали трое мужчин, а на стойке, заставленной немытыми стаканами, расположилась курица. Появился хозяин в пижаме, обслужил его и снова исчез во мраке комнаты за стеной. Хоуэл взял пиво и присел у столика возле окна.

Где-то он слышал, что этот район города был выстроен в девяностые годы прошлого столетия одним эксцентричным мультимиллионером, одержимым идеей, что море — колыбель человечества и потому вдали от него люди не могут быть счастливы. Приглашенный архитектор был завален открытками с видами Венеции, и с помощью деревянных зданий, выкрашенных в ярко-бирюзовый цвет, стрельчатых окон и арок, домов, стоящих на сваях, и нескольких разбросанных тут и там колоколен ему удалось приближенно воссоздать колорит Адриатики, который резко контрастировал с мавританским архитектурным наследием прилегавших районов.

По безлюдной улице бродили только солдаты в мятой, плохо пригнанной форме, и вид у них был пиратский, словно они сошли со страниц детской приключенческой книжки, — худые лица с впалыми щеками, крючковатые носы, а у одного на глазу красовалась даже черная повязка. Глядя на них, можно было подумать, что они и правда прониклись атмосферой морских будней и смертельной тоски.

Улица, напоминавшая набережную, шла двумя ярусами, соединенными между собой лестницей. На ступенях, один под другим, сидело два десятка солдат, они будто всматривались в пустынное море, и на их лицах застыла та унаследованная от предков безучастность, которая у людей смешанной крови заменяет выражение скуки.

Это был отряд личной гвардии губернатора, сформированной из освобожденных преступников. Внизу стояли мулы, привязанные к стене, возле которой лежало оружие. Хоуэл ощутил жестокость этих людей, нанятых, чтобы увековечить несправедливость. «Что за зловещий город! — подумал он. — Оставьте мне Европу — Англию, Францию, Италию, и больше мне ничего не надо». Лениво наблюдая за солдатами, он потягивал пиво, пока оно не стало теплым. Позади Хоуэла, положив головы на стол, похрапывали посетители бара, на улице тоже все замерло. В половине пятого Хоуэл решил вернуться в гостиницу. Город пробуждался, потягиваясь. В баре кто-то проснулся и завел музыкальный автомат. Курица соскочила со стойки, солдаты, позвякивая уздечками, садились верхом на мулов и отъезжали.

Лиз обещала вернуться к пяти, но он надеялся, что она придет раньше. Внезапно он почувствовал себя одиноким. Время от времени он страдал от бессмысленных, непредсказуемых приступов этой болезни, притаившейся, как малярия, в крови, — болезни неразгаданной, вызванной какими-то забытыми детскими страхами, переживаниями, неудовлетворенностью; состояние было сродни тошноте, не приводившей к облегчению.

Когда он вернулся в гостиницу, Лиз еще не было.

Не пришла она и к пяти часам. К половине шестого чувство одиночества, которое ему не удалось развеять никакими рассудочными доводами, усилилось. Сначала в вестибюле не было никого, кроме Хоуэла, но затем плетеные кресла стали заполняться людьми, разморенными сиестой, они почесывались, зевали и сплевывали, а над ними медленно кружились лопасти вентиляторов.