Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

В прошлый раз я видел у входов в подводные гроты огромных лавраков. Они удивленно смотрели на меня, выпучив глаза и широко разинув рты. Большую часть жизни они проводят в гротах, покидая свое убежище в поисках пищи. В прошлый раз мы были здесь на рассвете, по я тогда не знал, что это самое подходящее время для охоты на лавраков — они покидают свои гроты либо рано утром, либо под вечер, когда кругом тень и можно устроить засаду на неосторожную рыбешку.

Хорошему подводному охотнику необходимы те же качества, что и любому другому охотнику: терпение, наблюдательность, осторожность; он должен быстро реагировать на малейшее изменение в окружающем ландшафте, замечать любое движение — словом, видеть все, что выдает присутствие добычи. Ту рыбу я заметил совершенно случайно. Я уж готов был все бросить и плыть назад, как вдруг мне показалось, что в устье грота на глубине футов десяти происходит что-то непонятное. Косой луч солнца лег на воду, и в просветлевшей мути я увидел профиль, неясный, по все же не до такой степени, чтобы быть простой игрой света и тепи. Я мысленно дорисовал то, чего не мог увидеть.

Я нырнул и оказался в нескольких футах от лобана — такого большого мне никогда не доводилось видеть. Он наполовину высунулся из грота и неподвижно, как солдат на часах, замер у входа; в глубине пещеры затаилось еще с десяток рыб помельче, но все же достаточно крупных. Они стояли тесным строем и все вместе походили на наборный панцирь средневекового воина. Большой лобан расправил спинной плавник, похожий на парус джонки, повел хвостом и немного продвинулся вперед, слабо блеснув желто-белым металлом чешуи, а тусклое пятно на шее заиграло всеми цветами от розового до фиолетового. Я прицелился и выстрелил; гарпун вонзился ему в бок: казалось, что из рыбы посыпались желто-зеленые искры.

Она ринулась в глубь грота и заметалась там, оставляя за собой огненный след; строй рыб дрогнул, панцирь рассыпался, и рыбы, сверкнув металлом, вихрем бросились во тьму и пропали из виду. Я подтянул гарпун, и на свет явилась пронзенная рыба, хоть я ника!? не мог понять, почему ей из удалось освободиться.

Я вынырнул на поверхность и, не снимая рыбы с гарпуна, поплыл к лодке. Себастьян ловил на удочку губана и выругался, увидев мою добычу.

— Красавица, а? — сказал я, но рыба была уже но та, что каких-то пять минут назад: и меньше и тусклей. Казалось, что цвет, вытекает из нее вместе с кровью, тоненькой струйкой сочившейся из раны. Себастьян прикрыл рыбину мешком, и вылил на нее с полведра морской воды.

— Там еще что-нибудь есть? — спросил он.

— Штук десять засело в пещере.

— Опять пойдешь?

— Нет, замерз. На сегодня хватит.

Себастьян приподнял мешок и показал на рану от гарпуна.

— Интересно, что они на это скажут?

Мы гордо вытащили рыбу на берег. Тут же подошли рыбаки и принялись наперебой хвалить нас — на что они никогда не скупились. Впрочем, добыча действительно была редкостной — лобаны, так же как и лавраки, почти не выходят из своих гротов, и мало кому удавалось поймать их в сети или на крючок.

Мы пошли искать Бабку. Она торговалась с учителем, которого в этом году прислали сюда вместо монашек, вдалбливавших детям азы премудрости; он давал уроки на старой бойне, которую деревенские приспособили для нужд цивилизации — например, по выходным там показывали кино. Учитель получал еще меньше, чем Себастьян: за пятичасовой рабочий день ему платили 18 песет. Прожить на эти деньги было невозможно, и, чтобы свести концы с концами, он занялся рыбной ловлей и даже изобрел свой собственный метод.

Учитель обратил внимание на то, чего рыбаки из врожденной брезгливости предпочитали не замечать: барабулька — рыба, питающаяся отбросами, облюбовала себе место в устье ручейка, куда деревенские сливали нечистоты. В самом устье он установил незатейливую ловушку — воду она пропускала, а барабульку — нет. Свежую рыбку он приносил Бабке: та, хоть и взирала на его улов с отвращением, все же давала за него кое-какую мелочишку; вот и на этот раз учителю перепало девять песет. Рассчитавшись, Бабка швырнула барабульку в чан с пресной водой; на следующий день мальчишка-разносчик сядет на свой велосипед и поедет по окрестным деревням, предлагая крестьянам свежую рыбу; продать эту гадость на месте нечего было и думать.

С нашей добычей Бабка собиралась поступить точно так же. Когда рыбу продавали своим, цена на нее колебалась в зависимости от способа, каким ее поймали, причем за рыбу, пойманную на крючок, давали меньше, чем за такую же рыбу, добытую сетями. Считалось, что мясо бедной рыбки, часами бьющейся на крючке и испытывающей страшные мучения, начинает горчить. Так же плохо шла и рыба, добытая острогой, — цену за нее давали ниже рыночной. Наш лобан, несомненно, попадал в эту категорию. Будь рыба цела и невредима, Бабка дала бы за нее 70 песет, а так нам пришлось довольствоваться лишь 30. Себастьяну за его губанов отвалили 15 песет. Если не считать лангустов, это был наш самый богатый улов.