Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Док Игнасио выполнил-таки свою угрозу, открыл музей в большой комнате своего мрачного дома; для смотра были выставлены археологические трофеи: ржавые гвозди эпохи Римской империи, черепки, осколки и знаменитая чернильница. Народ повалил валом; дон Игнасио изумился и поначалу обрадовался, но вскоре заметил, что посетители разглядывают не древности, а каменные плиты, которыми был вымощен пол. Оказалось, что в деревне существует легенда: будто бы в конце прошлого века здесь жил священник; он был страшный прелюбодей, мужей своих любовниц он отравлял, а трупы опускал в подпол через люк.

Этот-то люк все и искали.

Внешне Фароль не изменился, и лишь в центре деревни приводили в божеский вид постоялый двор.

Отскребли стены, очистили от паутины окна, убрали бревно положенное у ворот для того, чтобы повозки съезжали на двор. Братцы куда-то исчезли, оставшихся после них в подвале кошек отловили, набили ими два мешка и, как положено, отнесли туда, где был когда то лес.

Больше всего деревенские боялись, что постоялый двор перекрасят в какой-нибудь яркий цвет, а вывеска, появившаяся в день моего приезда, повергла их в отчаяние. Выписанный из Фигераса художник начертал буквы, которые складывались в слова, зазывающие посетителей: «Здесь можно остановиться. Комнаты в отличном состоянии. Еда подается в любое время суток».

Я зашел к дону Альберто; он сидел над кипой газет, недавно полученных из Мадрида и Барселоны, и вырезал запоздавшие некрологи; в углу огромной темной комнаты, повернувшись к нам спиной, сидела его черная старуха и наклеивала некрологи в тетрадку.

— Почти всю зиму мы провалялись в постели, — сказал он. — Вставать было просто не за чем.

Он подошел к старухе и ткнул ее пальцем повыше локтя.

— Посмотрите, как раздалась бедняжка, — сказал он. — Я и сам прибавил в весе, но ничего, солнышко вытопит лишний жир.

Я не заметил, чтобы дон Альберто как-то изменился — скелетом был, скелетом и остался.

Ничего веселого он рассказать не мог. В Сорте зимой семьи победнее ели желуди. Об этом он сказал как бы между прочим. Убивало его другое — вилла Пуига де Монта была продана некоему Хайме Муге, одному из самых известных и наглых спекулянтов в стране.

О его хватке и умении обделывать дела ходили легенды; рыбаки с восхищением рассказывали, как он подкупил всю паламосскую портовую полицию от начальника до последнего конюха, а затем среди бела дня в самом оживленном участке порта разгрузил судно с контрабандой. Лишь музыкантской команде ничего не перепало.

Даже дон Альберто с восхищением отзывался об этом подвиге, но он приходил в ужас от того, что Муга творил с виллой Пуига де Монта, — ведь это же каталонское барокко, жемчужина национальной сокровищницы! Себастьян рассказал мне, что всю зиму целый отряд рабочих не покладая рук перестраивал виллу по вкусу ее нового хозяина. Родом Муга был из здешних мест, но женился на самой богатой женщине Кубы.

У него было человек тридцать родственников, и он хотел, чтобы они жили с ним; слугам нужно тоже где-то жить, так что требовалось по меньшей мере утроить число комнат. Муга решил сделать пристройки. Их возвели в калифорнийско-мексиканском стиле; Муге не понравился мягкий медовый цвет песчаника, из которого были сложены стены, и он распорядился оштукатурить и побелить их, а для разнообразия расписать кое-где красненькими кирпичиками, чтобы глаз радовался. Он был поклонником церковной архитектуры, так что пришлось соорудить крытую аркаду и возвести колоколенку. Чтобы придать дому местный колорит, он сам лично спроектировал дымовые трубы: они имели вид сучковатых пеньков, долженствовавших изображать стволы деревьев; а цементная лепнина имитировала пробковую кору. Ведь когда-то здесь был лес.

Себастьян рассказывал, что где-то в Пиренеях Муга ограбил церковь, и дома у него в нишах, подсвеченных неоном, стоят статуи девы Марии и святых; в саду он водрузил на постамент римский бюст какого-то ухмыляющегося идиота.

Об обжорстве Муги ходили легенды. Крестьяне и рыбаки Каталонии излишеств не терпят, чем и гордятся; чем меньше требуется человеку, тем больше его ценят. Богачи едят пять раз в день, но Муга изобрел еще и шестую трапезу — поздний ужин: то, что не съедалось за день, складывалось в горшок и разогревалось; получалась легкая закуска на сон грядущий.

В свои тридцать пять лет Муга был жирным, грудастым человеком с колышущимся животом, узкими бедрами и кривыми ногами. Шеи, можно сказать, вообще не было; он лысел, и лишь на макушке остался негустой клок, да над ушами вились жалкие остатки волос.