Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Я чувствовал, что Себастьяну общение с Энриком в тягость, что он очень хочет уйти, больше ни о чем не думает, но мы оказались в плену у вежливости.

— Ну то ж… что ж… — шепелявил Энрик беззубым ртом.

Мне казалось, что он тоже хочет уйти.

— Так, значит, договорились — напишете, как там у вас, — сказал Себастьян. — Хорошо? Обязательно дайте о себе весточку.

Наконец мы решились распрощаться — и гора с плеч! Энрик улыбнулся, обнажив черные корешки зубов, повернулся и, шаркая ногами, побрел к своей лачуге.

Мы с Себастьяном почти бегом вернулись к машине, и через пять минут она уже мчала нас на восток.

— Неважные у него дела, а? — сказал я.

— Два года он ел одни апельсины.

— Он что, сбежал?

— А я разве тебе не сказал?

— Да особо не распространялся.

Встреча с Энриком произвела на меня тягостное впечатление и несколько разочаровала. По рассказам Себастьяна я представил себе героя — хотя картина и выходила безликой, — человека побежденного, гонимого, но не сломленного, трагического в своем гордом величии. Но огонь в Энрике давно угас, и сначала мне было стыдно, что в его присутствии я испытываю смущение, даже робость, а потом мне стало стыдно, что никаких других чувств он во мне не вызывает.

— Деньги ему придутся кстати. Рад небось?

— А то как же.

— Но виду не подал, что обрадовался.

— Он всегда так. Никогда не подает виду.

Последние домишки Бесалу исчезли за горизонтом.

Себастьян устроился поудобней.

— Слава богу, — сказал он. — Надо было это сделать. Теперь все кончено, даже дышать легче стало.

Все дела позади, на душе было легко, и мы любовались окружающим пейзажем: местность во всех отношениях была куда более привлекательной, чем показалось нам каких-то два часа назад. Это была Испания, которой я раньше не видел и даже не подозревал о ее существовании. Под ласковым весенним солнцем лежала необъятная зеленая степь. Во все стороны прыгали зайцы, самих их не было видно, и лишь головки мелькали в траве; за собой они оставляли колышущийся след, похожий на хвост кометы; неподвижно замерла стоящая по колено в траве белая лошадь; казалось, что она высечена из камня. Вдали у самого горизонта на краю зеленых пастбищ виднелись игрушечные деревеньки с ветряными мельницами и высокими церквами.

— Что он делает в Бесалу, если не секрет? — спросил я.

— Ждет, когда можно будет перейти границу. Как только сойдет снег, начнутся переходы через границу.

Повалят десятками. Здешний народ этим живет. За пять тысяч любого переправят за кордон. Проще простого. Плевать они хотели на полицию.

— Его не задержат?

— Большинство переходит. Но бывает, что и задерживают. Иногда полиция делает вид, что не дремлет. Как кому повезет.

Как и в прошлом году, я поселился у Бабки. Здесь почти ничего не изменилось. В деревне было поразительно мало зелени, но у Хуана, жившего по соседству, в саду росла смоковница, и ее молодые побеги тянули ко мне через забор свои пушистые пахучие руки.

Морские камешки, выброшенные на берег зимними штормами, переливались на солнце всеми цветами радуги. Весенняя путина кончилась, в море вышли на двух уцелевших баркасах, и улов был небогат. Хуан ставил переметы. В свое гнездо на старом дереве у околицы вернулся дятел; деревенские подкармливали птицу и вылупившихся птенцов личинками; чтобы в гнездо не лазили кошки, дерево обнесли изгородью, на которую пошли остатки бабкиной колючей проволоки, а от коршуна птенцов защищала сеть, накинутая на ветки. Моей кошке каким-то образом удалось пережить зиму, и она по-прежнему обитала в сарае; на меня она посмотрела как на чужого, даже с некоторой враждебностью. Пытаясь восстановить с ней дружеские отношения, я по совету Бабки налил ей стакан молока, но не больше: чтоб не избаловалась. Она тут же побежала за мною в дом, но Кармела перехватила ее и вышвырнула на улицу. Кармела яростно скребла пол, поливая его для дезинфекции какой-то гадостью.

Бабку угнетали семейные неурядицы: она поведала мне, что Себастьян отказался заводить в этом году ребенка, что ее старшая Мария со своим муженьком совсем ее забыли и слушать не хотят — вот благодарность за все добро, что она им сделала.

Сардины в этом году не ждали, она явилась как дар судьбы. У рыбаков завелись деньжата, но их хватит ненадолго. Обнищавшие сортовские огородники за полцены продавали молодую фасоль, и, пока были деньги, рыбаки брали ее. По дешевке шло и сортовское вино, все такое же кислое; кабачок опять открылся, и в редкий вечер собиралось под русалкой меньше полудюжины рыбаков, ведущих беседу на гомеровский лад. Симон в сотый раз живописал свои злоключения до время шторма 1922 года. Дурачок, прислуживающий в кабачке, хихикал, рассматривая картинки и журнале, а алькальд, бывший когда-то первым учеником но математике, решал в уме проблему вечного движения. Мария-Козочка все так же потихоньку занималась любовью, у нее завелось не меньше дюжины поклонников, и чуть ли не каждый подарил ей зонтик; отравляясь пасти коз, Мария выбирала зонтик покрасивей, и стоило какой-нибудь козе отстать от стадии как она тут же получала укол в филейные части.