Римма Глебова - У Судьбы на Качелях

Весь день Наум думал про этот сон, а к вечеру вышел во двор, разложил на столе деревянную коробку и расставил фигуры. Гриша прохаживался по дорожкам, посмотрел издали и, продолжая прохаживаться, медленно приближался. Подошел, кивнул, здороваясь, сел и двинул пешку. Две головы, одна лысая, другая седая, склонились над черно-белой доской.

Как повезло! — подумала сразу Ирина. Гулять один час в день со старушкой — это не убирать четырехкомнатную квартиру (пусть и раз в неделю), мыть окна, жалюзи (хозяйка помешана на чистоте) и чувствовать спиной наблюдающее око. Усядется в шикарном кресле, намазанная жирным кремом, вся в цепях и кольцах, одним глазом упираясь в телевизор, а другим следит за твоими руками. Еще и не поленится — оторвет широкую задницу от кресла, подплывет и ткнет толстым пальцем в пятнышко на стекле: чисть, чисть лучше! Иврит Ирина кое-как уже понимает: все-таки второй год уже здесь и ульпан закончила.

Однажды, вытирая пыль с разных шкатулочек и коробочек, Ирина уронила маленькую вазочку. Конечно, вазочка на кусочки. Что тут началось! А вазочка-то была паршивенькая, заурядная. Ирина тоже повысила голос, — они сказали, каждая на своем языке всё, что думали друг о друге, и Ирина всердцах потребовала расчет. Расчет тут же получила — с вычетом непомерной суммы за проклятую вазочку. Всё! Ирина решила: больше на никайон не пойдет! А возиться со стариками, выносить за ними горшки — тоже ни за что, наслушалась уже, каково это. Надо попробовать устроиться кассиром в магазин, работала же она кассиром в Союзе и справлялась. Зарплаты мужа на всё не хватает, и нелегкие у него деньги — рабочий на стройке. Хорошо, что сын стал уже самостоятельнее: учится в университете, живет в общежитии и еще успевает подрабатывать.

Пока Ирина была в раздумьях, знакомый сосед — толстенький Сёма, всегда спешащий куда-нибудь на коротеньких ножках и всегда желающий кому-нибудь помочь, и предложил ей эту работу: сидит тут одна старушка целыми днями дома, погулять с ней некому, дочь и зять заняты, много работают, вот и будешь гулять с ней часок в день, хоть утром, хоть вечером — как тебе удобно. А они платить будут по двадцать пять шекелей за час, да тут недалеко они живут, две остановки, пешком можно.

Этот знакомый Сёма и привел вечером Ирину туда.

Сидит на диване чистенькая седая старушка и настороженно смотрит на Ирину. Дочь и зять, оба высокие и не очень молодые (старушке-то семьдесят восемь!), приветливо улыбаются. Дочь, Рая, шепчет Ирине: мама боится, что в дом престарелых заберут. Кто ни придет, всех боится. Попугивают старушку, значит. Просовывается в дверь любопытное юное личико с черными кудрями и исчезает, мелькнув погончиком на плече армейской рубашки — старушкина внучка.

— Мама! — говорит Рая, — познакомься, это Ира, подружка тебе будет… Ты ведь жалуешься, что не с кем тебе поговорить… Маму зовут Фаней, — добавляет она.

— Подружка! — хмыкает Фаня. — Она же молодая!

Фаня встает и оказывается высокой и крупной, да и не очень-то старой она выглядит — лицо белое, гладкое, только у глаз сеточка морщин, и отвисший второй подбородок плавно переходит в складчатую шею. Внушительная старуха. Большая черепаха Тортила.

— Где моя палка? — требует Фаня капризным голосом.

— Ну зачем тебе палка? — с раздражением спрашивает Рая. — Ты же дома!

— Но мне надо идти!

— Сядь, мама, сегодня никуда не пойдем! — в Раином голосе звенят металлические нотки. Она тихо сообщает, что мама вполне на ногах, но может упасть — на днях не уследили за ней, споткнулась на улице и упала, коленки разбила. Фаня слышит про коленки, с готовностью высоко поднимает юбку и демонстрирует засохшие струпья.

Ирина представила, как они будут спускаться с четвертого этажа по лестнице — она спускается первая, страхуя Фаню. Фаня, эта большая Тортила, валится на нее, и они вместе катятся до первого этажа. Хотя до первого не докатятся — на каждом этаже длинные переходы до следующей лестницы. Но все равно картина представилась безрадостная. Но ведь она согласилась уже, раз пришла сюда, и работа, в сущности, легкая, да и не работа это вовсе, а всего лишь часовые прогулки. Авось, не упадем.

Ирина еще не знает, что Фаня безумная. Хотя об этом вполголоса намекают: память у нее плохая, заговаривается немного, и всё такое. Ну, в таком возрасте у кого хорошая память — редкий случай.

Самое трудное оказалось, как и следовало ожидать — преодоление лестницы. Что вверх, что вниз. Это же додуматься надо было — снять квартиру так высоко! С такой-то старухой! Но с остановками, с причитаниями, и спуски и подъемы благополучно преодолеваются. Фаня каждый раз в недоумении: что это за лестница, а куда мы идем? «Фаня, мы пойдем вон в ту аллею, как вчера, там тенечек, сядем на скамейку, вы отдохнете». Фаня упирается — нет, пойдем навестим родственников — следуют какие-то имена. Она не понимает, что живет уже не в России, при слове «Израиль» задумывается. Но ненадолго. У нее потребность — говорить и говорить без остановки. Всё сваливается в беспорядочную кучу: детство, умерший муж, родители, тоже давно умершие, но она говорит о них, как о живых, вредные дочь и зять, какие-то странные события и даже убийства — «Катя убила Пашу, а он такой хороший был мужчина, пел и танцевал в телевизоре». На другой день Паша оказывается вполне живой и находится где-то неподалеку, под Ленинградом живет. Надо его навестить — Фаня кокетливо улыбается: такой хороший мужчина!