Владимир Сотников - Покров

Васька уже выходил из леса. Надо было переходить речку. Но та широко разлилась, и пришлось далеко обходить.

В деревне слышались детские голоса. Праздник потихоньку начинался. Васька решил – когда приедет домой, сначала выпьет, а потом будет переобуваться. Он оглянулся на лес, прикинул, далеко ли был сегодня. Нашел чуть заметную в дымке верхушку далекого дуба. «Километра три», – мелькнуло в голове. Васька посмотрел на прошлогодние грядки – он был уже на своем огороде. Однажды осенью он был пьяным, вышел на огород и долго ногами сбивал кочаны капусты. Мать плакала, потом варила борщ из потрепанных кочанов. Васька его есть не мог и вечером опять напился. На голодный желудок водка не пошла – всю ночь его рвало на огороде, за стогом. Только к утру, дрожа от слабости, шатаясь, вошел он в хату. Не раздеваясь, проспал целый день. Почти неделю после этого Васька не сказал никому ни слова, днями пропадал в лесу. Он подолгу просиживал на краю леса, смотрел на свою хату и злился. У Васьки слезились глаза, он крепко сжимал зубы и представлял, что у него – огромная ладонь. Она накрывает всю деревню, и Васька долго ее не отпускает, тихонько прижимает к маленьким крышам. Это длилось долго – ему казалось, что на ладони остаются вдавленные места.

На дворе был шум. Отец уже успел напиться и решил выбрасывать навоз из хлева.

– Микит, ты что? – Мать бегала вокруг него, стараясь заглянуть в глаза. – Сёдни ж паска, люди смеяться будут – грех работать. Пошли лучше выпьем. Во, с Васькой и выпьем. Сынок, зови хоть ты его. – У нее начал дрожать голос.

Васька, сразу обозлясь, прошел, не останавливаясь, в хату. Налил из неполной бутылки, быстро выпил.

В окно был виден далекий лес.

Хмель накатил горячей волной; казалось, что невозможно уже будет подняться со скамейки.

…Тогда страшно было смотреть на размозженные кочаны. Все они валялись по-разному. И в эти дни, когда он ходил, как больной, по лесу, хотелось кричать: «Ну а дальше – как? Что – дальше?..» И онемело все внутри, словно отбили в драке, что было раньше здоровым и сильным. Выходил он на край леса и глядел на деревню. И нервно дергалось что-то на ладони.

Никогда больше не было с ним таких минут – ни в мыслях, ни вслух не мог он больше закипеть таким вопросом: «Куда – дальше?» Только злость сковывала тело, как приступ, и он сам ждал конца этого непонятного состояния. И все живое глохло вокруг.

Васька оцепенело смотрел в окно – неясно было, в крестовину рамы или на лес, сквозь мутное стекло, уткнулся его взгляд. На дворе не утихал редкий шум. Васька, без охоты допив бутылку, вышел.

Хорошо пахло навозом – весь воздух состоял из этого запаха. Отец кряхтел в теплом от пара сарае – из двери раз за разом вылетали емкие и тяжелые пласты. Покачиваясь, показался в дверях сарая. Вялым языком попробовал ругаться. Ваську словно кто столкнул с обрыва – он страшно раскрыл глаза и ударил отца кулаком. Тот тихо и покорно упал на кучу навоза, схватившись ладонями за лицо. Мать завизжала и замолкла, потом опять завизжала. Васька споткнулся и ударил ногой. У него что-то лопнуло внутри, загорелось огнем. Глаза остекленели. Ваське показалось, что его сейчас убьют, – он изо всех сил бил ногами, падал, подхватывался, отталкивал мать, и бил – то в навоз, то в тело. Вдруг, оглянувшись, бросился в сарай, ударился плечом о косяк, упал. И все затихло.

Вечером отец, помытый и переодетый матерью, лежал на кровати поверх одеяла. Он слабо кашлял, хрипел, приглядывался к портрету, что висел над окном, – это был Васькин брат. И все старался выговорить:

– Христос воскрес…

Глаза его косили, он их закатывал и, лежа, старался подпереть ладонью щеку. Ладонь слабо соскальзывала.

Васька опять был в лесу. Он ни о чем не думал, но сильно мучился. Гудели еще пустые деревья, ветер гнал рваные облака, и все вокруг было неустойчиво и зыбко.

Бесконечность всего, что он делал, – пугала его. Он чувствовал, что может всего быть и больше – дальше, что это – еще не все, что может с ним быть. Вспоминалось, гудело в голове: «Что – дальше? Куда – дальше?..»

Когда-то, подростком, ходил он по вечерам в другую деревню в клуб. И возле кладбища била его мелкая прохладная дрожь. По деревне рассказывали, как белое пятно, похожее на фигуру человека, медленно плавает по воздуху и цепляется за всеми, кто проходит ночью мимо кладбища. И если человек начинал убегать, пятно только быстрее приближалось. Васька знал, что надо идти тихонько, чтобы не поднимать ветер. Но ноги дрожали и вот-вот готовы были сорваться на бег. Все-таки легче было убегать. Васька часто тогда думал, как можно обмануть это пятно. И мучило больше всего: чем быстрее бежишь, тем быстрее оно тебя догонит. Надо медленно, но душа – не выдержит.