Вальдемар Лысяк: Цена

- Хорошо.

- Однако, к сожалению, это еще не все.

- Больше я уже не смогу!

- Денег больше я и не требую. Хотя, если бы я требовал - вы бы смогли, в этом, господин граф, я уверен. Дело кое в чем другом - в арестованных.

- Мы ведь определились, что я плачу за четырех!

- Это тоже не меняется. За четырех. Но вы, естественно, понимаете, граф, что я обязан наказать десть человек, а не шестерых - мне придется арестовать четверых других на место выкупленной вами четверки. Проблему выбора оставляю на вас. Сюда я вернусь в…

Он уставился на циферблат стоящих под стеной часов, маятник которых отмерял секунды, затем глянул на свои часы и уточнил:

- …в семь утра. У ваших часов замечательный бой, но они опаздываю на целых четыре минуты. Так что у вас восемнадцать часов. Завтра в семь утра вы вручите мне чемоданчик или сумку с портретами договоренных президентов и два листа с фамилиями пока что не договоренных избранников.

- А почему два листа?

- Я же говорил, что проблему выбора возлагаю на вас.

- Отбора людей, которых вы освободите, капитан!

- Двойного выбора, господин граф. В том числе - и отбора сменщиков. Вы дадите мне список четырех человек, которых я должен буду выпустить, и четырех, которых я должен буду арестовать. Думаю, это же ясно?

- Чтооо?!!!... - простонал Тарловский.

До него дошло, в какую трясину погрузило его желание спасти ребенка, что был ребенком женщины, которую он, граф, любил, которую смертельно обидел и которую вспоминал с чувством, желая тем самым выпросить у нее прощения этим актом спасения. Мысли путались, словно пьяные нетопыри. Какое-то внутреннее эхо цитировало отдающие эхом слова гестаповца: "… Выбора жестокого, коварного, убийственного …" Он спрятал лицо в ладонях. Тем временем Мюллер поднялся, обтянул китель, налил себе " на дорожку ", выпил, взял фуражку и резюмировал:

- Итак, господин граф, все ясно. Четверых за четверых.

- Нет!

- Нет?... Ну что же…

- Я не могу этого сделать!!!

- Вольная воля, господин граф.

- Но вы хоть понимаете, Мюллер, чего…

- Капитан Мюллер!

- Прошу прощения, капитан Мюллер… Вы… вы хоть понимаете, чего вы от меня требуете?! Я, я должен буду указать вам людей, которых вы…

- Именно так. Людей, которые выживут, и людей, которые умрут, чтобы те могли выжить. И мне совершенно все равно, кого вы назовете. Можете указать на своего слугу, повара, конюха или на своих крестьян, ganz egal , лишь бы четверых за четверых. Как видите - это вопрос бухгалтерии, а не совести.

Сомкнутые каблуки издали деликатный, уставный стук, а слегка склоненная голова гестаповца дали понять, что он еще не утратил всего уважения к графу.

- До завтра, господин Тарловский.

Капитан был уже на полпути между столом и дверью, когда тишину взорвал крик хозяина:

- Да ради Бога же, герр Мюллер!!!

Тот остановился, обернулся и процедил:

- Эту тему мы уже достаточно обсудили, господин граф. Я же говорил - вы можете положиться исключительно на божественное провидение, только я бы этого не рекомендовал.. Прошу прощения, дела, я и так провел у вас слишком много времени.

И он вышел. Граф дышал тяжело, словно после долгого бега, должно было пройти пару минут, прежде чем дыхание успокоилось. Тарловский дважды наполнил рюмку и дважды опорожнил ее одним духом, затем схватил колокольчик и зазвенел им, вызывая камердинера. Пршлепал Лукаш.

- Слушаю, пан граф…

- Молнией к ювелиру Бартницкому! Или нет! Пошли кучера Курчука - пускай запрягает бричку, пускай едет и привезет Бартницкого сюда! И пусть скажет ему, что дело крайне срочное! Крайне - ты понимаешь?

- А что тут понимать, пан граф? А тут еще Седляк ожидает в прихожей. Только вот, спрятался, только увидал фрицевский мундир. Но уже вылез из-под лестницы.

- Седляк?... Что еще за Седляк?

- Да почтмейстер же наш рудницкий, пан граф.

- Ага, так. Чего хочет?

- Письма какие-то привез и пакеты.

- А что, почтальонов у него уже нет?

- Говорит, что у него еще какое-то личное дело, пан граф.

- Нет у меня сейчас времени ни на какие дела! Пускай подойдет в другой раз!

- А он говорит, что тут дело про тех, что немец арестовал…

- Пускай заходит. А ты высылай Курчука к Бартницкому! И молнией, Лукаш!

АКТ II

Ювелир Роман Бартницкий не всегда был ювелиром. В самой молодости он был парикмахером, поскольку его отец тоже был парикмахером. Парикмахерская карьера Романа завершилась крахом, когда на свет вышло, что доверенным своим клиенткам - в основном, проституткам, но и некоторым " приличным дамам " - он красил волосы на лоне и прически в один и тот же цвет. Муженек одной из окрашенных дамочек посадил Бартницкого-младшего в " тюрягу " за "акт сладострастного насилия " (цитата из судебного приговора). В тюрьме Роман познакомился с ювелиром-перекупщиком. Освободили их практически одновременно; старший дружок приблизил младшего к себе, вышколил, а когда умирал - нотариально переписал на него свое процветающее ювелирное дело. Так вот Роман Бартницкий стал знатоком драгоценностей.