Вальдемар Лысяк: Цена

- Господин граф, вчера в нашем районе произошел большой "бабах". Лесные бандиты взорвали железнодорожные пути. Погибло четыре немца, которые отправлялись на восточный фронт. Несколько десятков ранено, пятеро из них – тяжело. Вы же слышали об этом?

- Да, только ни я, ни мой сын ничего общего с этим не…

- Это не имеет значения, господин Тарловский. Совершенно не имеет!...

- Вы считаете, будто бы невиновность не имеет значения?!

- Ну да, поскольку значение имеет только справедливость.

- Согласен, ведь мы говорим об одном и том же.

- Боюсь, что мы говорим о чем-то совершенно ином, господин граф. Я говорю о справедливости, которую Рейх вынужден применять на территории Генерал-Губернаторства для наказания бандитских действий, направленных против германских чиновников и германской армии. И здесь именно такой случай. Власти района решили, что если виновные, то есть, люди, совершившие вчерашний взрыв на железной дороге, не сдадутся – тогда за голову каждого погибшего немца будут взяты жизни десяти местных жителей. В каждом из четырех городов, располагающихся неподалеку от места нападения, было арестовано по десять заложников, всего – сорок человек. Являясь начальником гестапо в Руднике, я всего лишь выполнил приказ своего начальства и арестовал десяток человек из этого города.

- Но почему именно Марка?

- Потому что он – фигура, барин, ваш сын. Я уже говорил, что предпочел бы арестовать вас или более значительную фигуру, вот только заключенный на инвалидной коляске привел бы в тюрьме к трагикомической ситуации, а подобная дешевка мне уже не по вкусу. Помимо вашего сына, я арестовал директора больницы, директора банка, директора лесопилки, судью, лесничего и парочку других – сплошная гордость Рудника. Чтобы больнее!

Тарловский прикрыл глаза, пытаясь упорядочить мысли, кружащие словно перепуганные птицы, но смог выдавить из себя лишь отчаянный вопрос:

- И что теперь?

- Об этом я вам тоже уже говорил, господин граф. Если виновные в убийстве немцев не сдадутся германским властям до полуночи, то завтра утром мы заложников расстреляем. Если же они сдадутся – мы заложников выпустим, и ваш сын вернется домой. Все просто.

Тарловский невольно поднял голос, но ему хватило воли, чтобы не закричать:

- Но вы же знаете, что…

- Ну да, мы оба знаем, что это не в привычках бандитов из АК и НВС [3] АК – Армия Крайова, партизаны, сражающиеся с немцами с националистических позиций; поддерживались союзниками. НВС - Narodowe Siły Zbrojne (Национальные Вооруженные Силы) – партизанское движение националистического толка (типа наших ОУН-УПА). В недавнее время в польской прессе последних обвиняли в сотрудничестве с гитлеровцами (особенно в конце войны) с целью борьбы с коммунистами – Все примечания даны переводчиком, кроме оговоренных случаев. добровольно признаваться в собственных грехах, они никогда этого не делают. Но ведь всегда что-то делается в первый раз…

- Но вы же прекрасно знаете, что…

- Именно потому завтра, в десять, мы заложников расстреляем. Или повесим. Для них это будет без разницы, господин граф. Я еще не решил…

- Но ведь мой сын невиновен!!!

- А там одни невиновные. Погибли тоже невиновные. За четырех невиновных мы предадим смерти сорок невиновных, с помощью свинца или веревки. Но, думаю, скорее всего, свинца. Я думаю, вы, все же, поняли, почему я не арестовал вас. Человек, расстреливаемый в инвалидной коляске – это выше моих сил, и уж выше моего вкуса, господин граф.

Воцарилось молчание. Гестаповец взял графинчик, без вопроса наполнил рюмки и, не ожидая, выпил свою.

- Herrlich!... Уф!... Истинный нектар, чудо!

Тарловский уставился в столешницу; хрипло дыша, он не замечал наполненной рюмки. Подняв голову, он тяжело поглядел капитану в лицо и тихо спросил:

- Что я могу сделать, чтобы спасти сына, герр Мюллер?

- Очень многое, при условии, что вы верите в Бога. Вы же верующий?

- Да.

- Тогда просите помощи у него. Как существо всемогущее, для него это будет пара пустяков, и он без труда спасет вашего сына. Но это при условии, что вы не разозлите его каким-нибудь святотатством или же любовью к грешным поступкам, из-за чего он мог бы на вас обижаться.

Граф стиснул губы и снова прикрыл глаза, чтобы те не выдали отвращения, вызванного "шуткой" гестаповца. Капитан с наслаждением цедил наливку, а молчание, говоря формально – неудобное, ему никак не мешало. Он отставил рюмку, когда голос хозяина взорвался: