Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Когда Иван Кириллович нес к печатникам макет разворота, машина молчала, хотя еще полчаса назад он распорядился отпечатать триста дополнительных экземпляров прошлого номера.

— Дополнительный тираж готов? — с порога спросил моториста, неуклюжего хлопца в грубых башмаках и широченных штанах.

— Не-а-а, — сказал хлопец и переглянулся с наборщиками. Наборщики, а может, это показалось Ивану (приступ неврастении), загадочно ухмылялись. — Пойду заводить мотор…

Но не двинулся с места.

— Я объявлю вам выговор, — сдерживая гнев, вымолвил Загатный.

— Как знал, что схвачу сегодня выговорешник. Трешка приснилась… — Моторист шаркал по цементному полу так выразительно, что можно было надеяться — через полчаса он все же доплетется до машины. Все засмеялись, кроме Ивана Кирилловича. Положив макеты на кассу, он направился к выходу. Ивану часто казалось, что все здесь знают больше, чем он, — во всяком случае, умеют предвидеть ход событий. Сейчас они упивались своей осведомленностью. Предчувствием неприятности полыхнули на Ивана их смеющиеся глаза, испортилось настроение, которое начало было выравниваться после стычки с Хаблаком. В дверях стоял Гужва:

— Товарищ Загатный, вас редактор к телефону, срочно…

За спиной ему почудился смех. Оглянулся. Верстальщики старательно изучали макеты. «Откуда они все знают? Чертово тереховское болото!» — с тоской подумал Иван Кириллович и подошел к телефону.

— Я, Гуляйвитер! Будете нести перед райкомом персональную ответственность, товарищ Загатный. Я так и доложил первому. Я не намерен взваливать на себя ваши возмутительные ошибки. Я предупреждал — рано или поздно ваше безответственное отношение должно было привести к скандалу.

— Что-то не помню ваших предостережений, — бросил холодно Иван, устало глядя в зеленеющее окно.

— Не помните? Теперь вы не помните! Но весь коллектив — свидетель. У меня нет времени с вами дискутировать, перерыв кончается. Пока я редактор, вы будете выполнять мои указания. Первый приказал выехать всем ответственным сотрудникам редакции и прилюдно извиниться перед матерью…

— Простите, — Загатный прижал ожоги к телефонному аппарату, боль помогала сдерживаться, — ничего не понимаю.

— Не понимаете? Вся Тереховка говорит. Звеньевая, которая в вашей передовой рапортует об успехах и обещает собрать досрочно кукурузу, погибла в автомобильной катастрофе три недели назад. Газета попалась на глаза несчастной матери, к ней уже выехала «скорая помощь». Объявляю вам строгий выговор и предупреждаю: этим не обойдется. Я…

Иван Кириллович швырнул трубку. Телефонный звонок снова резко рванул тишину. Трубку взял Гужва.

— Борис Павлович просит вас.

— Передайте, что я не желаю с ним разговаривать, — громко, чтобы услышал Гуляйвитер, отчеканил Иван Кириллович.

— Он приказал повесить статью на Доску брака и не выплачивать гонорар. — Гужва осторожно положил трубку.

— Вешайте, — отрубил Загатный. Только бы не показать волнения. Ему все равно, ему плевать на такую ерунду, буря в стакане воды, ни единого лишнего слова. — Я не милиция, не регистрирую несчастных случаев. В блокноте есть фамилия, разговаривал со звеньевой месяц назад, жива-здорова была, кровь с молоком, а что о льне тогда говорила, то и о кукурузе скажет: работаем хорошо, будем работать еще лучше…

Молчание нарушил Молохва. На все случаи жизни у него была припасена байка из газетной жизни. Загатный присел к его столу, как к теплой печке в стужу прижался, течение нехитрого рассказа убаюкивало, согревало. Хотелось разлечься на волнах слов, расслабиться, задымить сигареткой, как все, — едва сдержался, чтобы не попросить. Вошел Дзядзько. Наверное, пока ничего не знает о передовой, и Загатного потянуло к нему — единственному человеку в редакции, который не злорадствует.

— Ну потеха! — начал еще с порога Дзядзько. — Сидят товарищ Хаблак в инспекции и переписывают от руки все шестнадцать граф сводки, — Наверное, чем-то досадил ему Хаблак, обычно Виталий избегал говорить о ком-то плохо, даже за глаза. — Говорю: да возьмите себе экземпляр, на редакцию обязаны давать. А он: неловко, люди от руки переписывали…

Посмеялись. Что скажешь, Хаблак как Хаблак. А Иван громче всех. Возбуждение бурлило в нем, искало выхода. Вспомнился и вчерашний проигрыш, и сегодняшний разговор. Все началось с Хаблака.

— Вы передали ему дела? — с улыбкой спросил Молохву.

— Какие там дела — вон стол, а в столе три письма и план работы на месяц.